Цель неизвестна

– Ректор академии Герман Копцевич бил тревогу и просил Синод отменить ограничительные правила, так как «число учеников во всей Академии зело умалилося и учения распространение пресекается». Ему отказали.

– А как же…

– Вот и помалкивай, – резко сказал он. – Попы и дьяконы не любят отдавать сыновей в школы. Для рукоположения достаточно славянской грамоты. Здесь на многое глаза закрывают. Главное – не болтай лишнего. Ты же вроде парень разумный.

– Да, Тарас Петрович, – говорю с благодарностью.

Похоже, он человек неплохой. Я бы тут же прокололся на происхождении и вылетел пробкой на улицу. А так имею хороший шанс на вживание.

В коридоре было темно. Маленькие квадратные окна врезаны в очень толстые стены. Света они почти не пропускали, будучи ко всему изрядно грязными. Стены в подозрительных пятнах. Пол посыпан песком, неприятно скрипящим под ногами и прячущим в себе мусор. После короткого мозгового штурма я, кажется, нашел верный ответ. Это так спасаются от грязи, приносимой с улицы на ногах. Снег тает и образует лужи. А здесь он впитывается. Странный способ. Неужели не проще веником и порожком почистить обувь?

С обслуживающим персоналом здесь швах. Уборкой не занимаются. Интересно, как насчет кормежки и койки? Дортуар, сиречь общежитие для учеников, постигающих науки, нормальное дело в средневековье. Или сейчас уже новое время? Пошто я не учил нормально историю?!

Глава 11. Смерть императора

– Куда ты смотришь? – почти проурчал счастливый Порфирий.

На второй неделе учебы он вызывал у меня ощущение ласкового садиста. Нет, не приказывал пороть школьников. Точнее, иногда все же розги применялись, но в малом количестве, и дубленые шкуры учеников переносили экзекуцию достаточно легко. В отличие от меня. Мне очень не хотелось испытывать на себе их воспитательное воздействие, да рано или поздно непременно случится. Провинность наказывали непременно, и редко когда иным способом.

– Ы, – со слезой голосе, ответил Иванов.

– Может, нехорошо себя чувствуешь?

– Да! – радостно хватаясь за протянутую соломинку, вскричал великовозрастный ученик.

…Ректор Академии Герман Копцевич, экзаменуя, мучил меня добрых три часа. Если дроби и проценты для меня проблемы не составляли, то грамотность за столь никчемный срок с моего появления в этом мире не могла сильно улучшиться при всем желании. Я старался, очень старался, однако малое время с дорогой не слишком располагали к учебе. Еще и Магницкий со стихами, коих я считал не менее, а быть может, и более важными.

Отец Герман гонял меня по географии, арифметике и катехизису. Насчет последнего, как и знанию молитв, большое спасибо подсознанию. Ответы выскакивали автоматически, не затрудняя не в малейшей степени. Я уже перестал различать – где мои, а где прежнего Михайлы знания. Это было удобно и несколько страшно. Хорошо рассуждать про модернизацию мозгов, имея в виду кого другого.

На практике, когда я обнаруживаю в уме два ответа по одному поводу и парочку способов решения математической задачи, очень отличающиеся по исполнению и методике (даже запись разная), в голове начинают бродить неприятные мысли. Хотя, обнародовав кое-что на экзамене, я вызвал нешуточный интерес к своим талантам у ректора. Такому явно никто не мог научить. Типа сильно башковитый, самоучкой дошел. Как и до трех решений теоремы Пифагора, с присказкой насчет Пифагоровых штанов. Наш преподаватель как-то показал десятка два. В очередной раз осталось процентов десять…

– Голова болит? – продолжает пытать Порфирий.

– Да!

– Спишь, наверное, много.

Класс взрывается радостным смехом остальных учеников. Всегда приятно, когда не над тобой измываются, а чем больше срок уйдет на предыдущего, тем меньше останется на прочих.

– Ты уж постарайся, любезный. Ты же пробовал учить вчера?

– Да…

– Что «да»?

– Пробовал.

– И о чем там было?

– Не знаю!

– Учил, учил – и «не знаю», – широко разводя руками под радостное ржание присутствующих и действуя на публику, удивился Крайский.

По результатам собеседования было принято воистину соломоново решение: зачислить отрока Михаила Ломоносова сразу в средний класс, но с обязательством подтянуть грамматику и чистописание. Ну вот как объяснить, что пером писать в высшей степени неудобно, затачивать правильно тоже надо уметь, оттого и клякса? И так мне фактически сильное облегчение сотворили. Могли бы заставить курс с самого низу проходить. Это по минимуму восемь лет. Некоторые сидели и десять-пятнадцать, не способные закончить.

В четырех низших классах учили латыни, славянскому языку, нотному пению, преподавались начатки географии, истории и математики. В двух средних мы обязаны свободно говорить на латинском языке. А в них изучались приемы стихосложения и красноречия. То есть учили риторике, что для меня немаловажно.