Целая вечность и на минуту больше-1

— Судя по тому, что я получил твои самые теплые поздравления с праздником Восьмого марта, кто–то получил письмо, адресованное мне?

— Точно, все женщины министерства. Я тебе сегодня его отправлю, думаю, тебе не составит труда догадаться, как ко мне теперь девочки в министерстве относятся.

— Все настолько плохо?

— Хуже.

— Сочувствую, а у меня к тебе очередная просьба.

— Лувр все–таки просит провести раскопки и установить точное время строительства нашей Крепостной стены?

— Нет, задачка у тебя не такая простая. Я маму к себе в гости пригласил, уже третий год во Франции работаю, а она еще ни разу в Париже не была, у меня не сегодня — завтра срок закончится, так что пора. Для пребывания во Франции ей нужна гостевая виза, и как ты догадываешься, в ее семьдесят пять бороться с нашими и европейскими бюрократами невероятно сложно.

— Нет проблем, я через час позвоню ей и мы начнем хождение по мукам, то есть по инстанциям.

— Да, в принципе, она уже через эти муки прошла. Единственное, что ей осталось сделать, — это получить справку из МВД о том, что у нее нет судимостей.

— А у нее их нет?

— Представь себе, ни одной. Пожалуй, если бы они у нее были, это можно было бы решить оперативнее… А раз у нее судимостей не было, то и просить никого не хочется. Я, честно говоря, и сам до конца не понял — в чем проблема. Ты разберись, ладно?

— O. K., не переживай — я позвоню тебе, когда все решится.

Через час я уже был у дома Салима, его мама ждала меня у блока. По дороге к МВД мы выяснили, что Салим — ее младшенький, пятый ребенок, она заслуженный педагог республики. О том, что у нее нет судимостей, написано на лбу. Мне становилось все интереснее.

Подъехав к МВД, я зашел к Мисиру Абаеву, начальнику новостного отдела, которого знал по рассказам сослуживцев. Рассказы не обманывали — его живот был самым выдающимся достоинством. Пообщавшись с ним полчаса, я уяснил для себя одно — МИД он уважает, к работникам МИДа, трудящимся на благо Родины во Франции, относится с особым трепетом и готов немедленно выдать справку маме человека, который ему будет «заместо отца родного». Последняя фраза меня насторожила, такой энтузиазм видеть было странно, особенно если учесть, что Франция была бы последней страной, куда мог отправиться Мисир. Уточнив некоторые детали, я понял, что правильнее было бы сказать, что Салим может быть «заместо отца родного» не столько Мисиру, сколько сыну Мисира, великовозрастному олуху, который учится в Париже всему чему угодно, кроме правового регулирования общественного питания.

Я заверил Мисира в том, что теперь Салима это будет интересовать в первую очередь и наши дипломатические отношения с Францией он будет рассматривать сквозь призму того, насколько комфортно сыну такого замечательного человека живется в Париже. В ответ я услышал заверения в том, что маме Салима он немедленно и собственноручно выпишет справку. Посмотрев на его руки, я понял, что справку, выписанную его руками, работник МИДа не то что легализовать — даже прочесть не сумеет. Наверное, то, что МИД — мое родное заведение, и заставило меня вспомнить все японские ритуалы, и я стал кланяться так часто, как только мне позволял мой остеохондроз, и уверять его в том, что справка, выписанная его рукой, — честь, которой мы недостойны, и будет достаточно справки, написанной его секретаршей и подписанной им.

Прождав всего ничего, сорок минут, мы с мамой Салима получили справку о том, что «в МВД не имеется сведений о том, что у нее имеются судимости». Вчитавшись в предложение, я стал прикидывать, сколько времени понадобилось, чтобы вывести столь хитроумную форму предложения, снимающую ответственность со структуры, выдающей справки.