Целую, Кощей (СИ)

Мы переглянулись, а царь-батюшка убедившись, что мы тут одни, резво заскочил в Канцелярию, захлопнул дверь, задвинул засов, подпёр дверь стулом и тяжело пыхтя и отдуваясь, поволок к двери наш большой стол.

— Ваше Величество!

Мы кинулись к Кощею и пока я, ухватив его за костлявую руку, оттаскивал от двери, Михалыч с Калымдаем вернули стол на место.

Кощей как в тумане машинально опустился на лавку, взял большой бокал коньяка, предусмотрительно выставленный Михалычем перед ним, покрутил его в пальцах и, вздохнув, медленно опрокинул коньяк в себя. Взгляд из затравленного потихоньку становился просто настороженным, а когда из настороженного он преобразился в откровенно усталый, мы облегченно вздохнули.

— Ваше Величество, — осторожно спросил я. — Что у вас тут происходит? Вы что, из-за зеркала так расстроились?

— Да пёс с ним, зеркалом, Федь, — Кощей пощелкал пальцами и Михалыч снова набулькал ему в бокал. — У меня этих зеркал еще пять штук в кладовке пылятся.

— Царевна?

— Она, — кивнул Кощей и вдруг взревел: — Дура!!!

Но тут же, спохватившись, захлопнул рот костлявой ладонью, а потом, оглядевшись по сторонам, продолжил полушепотом:

— Как есть дура, Федь. И я — дурак. Вот за каким мне потребовалось её сюда тащить, а?

— Не знаю, Ваше Величество, — пожал я плечами. — Наверное, какие-то грандиозные злодейские планы у вас были.

— Она, Федь, совсем чокнутая, — продолжал жаловаться Кощей. — Я, говорит, чувствую в тебе душу светлую, нежную и ранимую. Просто мол, оболочка у тебя тёмная не даёт душе проявить себя, доброту показать. Прикинь, Федь!

— Да уж…

— Я, говорит, всё для нашего счастья сделаю, суженный ты мой, — Кощей судорожно глотнул из бокала. — Окружу, говорит, тебя заботой и лаской, а дворец мы, мол перекрасим в светлые тона, всю обстановку поменяем и она, обстановка эта, будет очень благотворно влиять на тебя, рыцарь ты мой.

Кощея передернуло.

— И до конюшни даже моей добралась, Федь. Всех твоих жеребцов вороных, говорит, выгоним, а заместо их беленькую лошадку заведем. И должен я буду на этой лошадке, каждый день на подвиги выезжать, а к ужину домой возвращаться в её нежные объятия и непременно с головой дракона подмышкой.

— Ужас, — посочувствовал я.

А вот такой у нас Кощей. Я же говорил, зря из него злодея делают. Ему царевну эту удавить, что муху с короны смахнуть, а он вот, сидит у меня от царевны прячется да коньяком с горя наливается.

— Ты как хочешь, Федор Васильевич, — заявил вдруг Кощей подымаясь и допивая коньяк, — А Марьянку эту из дворца мне напрочь убери. До завтра тебе срок.

И Кощей покинул нас, предварительно повторив свои действия, только в обратном порядке: отодвинул стул, осторожно оттянул засов, без скрипа приоткрыл дверь, высунул в коридор голову, покрутил ею во все стороны и исчез.

— Вот же шаромыжник старый! — хихикнул вдруг дед. — И бутылку с собой упёр!

* * *

Я до вечера просидел у себя в Канцелярии, не рискуя выходить и совершенно не желая видеть того кошмара, что устроила во дворце эта Марьяна.

Калымдай же, ускользнул сразу за Кощеем, но вскоре вернулся, улыбаясь и мотая головой:

— Я лучше с вами побуду, Федор Васильевич. Ох и с размахом же действует царевна! Упаси боги такую жену себе получить.

— Что еще она там натворила?

— Я далеко не стал ходить, но бухгалтерия, к примеру, сидит счета составляет, расходы на балы и приёмы подсчитывает. Агриппина Падловна злая до изнеможения, зубами скрипит, но ослушаться будущую царицу не решается.

— Да ну, не будет у нас царицы, Калымдай. По крайней мере, уж точно не Марьяна.

— Я знаю, Федор Васильевич, — улыбнулся Калымдай. — А вот Агриппина Падловна не знает.

Вскоре и дед решился на вылазку. Дело шло к ужину, а морить же голодом Феденьку никак нельзя, вот и рванул Михалыч перебежками на кухню, прикрываемый с боков своими бесенятами.

— Иван Палыч расстроены до невозможности, — делал доклад дед, расставляя с помощью бесенят тарелки и подносы с едой по столу. — Марьянка ента и до кухни добралась. Велела всё сало изничтожить, мясо — волкам в лесу скормить, да собственноручно меню всем расписала. Бесов, говорит, капустой кормить квашенной, а Кощея для просветления духа — морковкой. Кощея — морковкой! Представь только, внучек!

Я только покачал головой, разламывая ложкой вторую котлету.

— А сама, между прочим, — дед подвинул мне под руку, толсто нарезанную копченую грудинку, — Иван Палыч сказали, что уходя, стащила с кухни круг колбасы да каравай хлеба.

— Да ну её, дед… А что там в миске закрытой? Бульон с сухариками? А чего ты его от меня отодвигаешь? После пирога с ливером? Вместе с пирогом? Ну ладно, давай.

— Ну что, Федька, — вдруг ехидно хмыкнул дед. — Не передумал ишо ремонт свой в Канцелярии устраивать?

— Передумал, деда, — засмеялся и я. — Как я посмотрел сегодня, что во дворце творится, как представил, что такое и тут будет…

— Вот и молодец-огурец! Вот, кстати и огурчики-то соленые к ветчине твоей ох и хороши будут!