Цена

- Мюллеру все равно. Но он требует, чтобы было четверо, поскольку желает заработать побольше. По двадцать тысяч долларов за арестованного.

- Сколько?!!

- Двадцать тысяч долларов. Сотнями или по пятьдесят - меньших номиналов он не возьмет.

- Но ведь это же восемьдесят тысяч долларов, пан граф!

- Что поделать… У меня есть немного марок, но я предпочитаю держать их на текущие расходы, так что приходится продавать золото на восемьдесят тысяч долларов. У вас есть столько, пан Бартницкий?

- Нет, но в течение пары часов такую сумму я организовать могу.

- Тогда выберите среди этих вещей их эквивалент, - сказал граф, жестом головы указывая на кипарисовый ларец.

Бартницкий оттер вспотевшие ладони о брючины, придвинул ларец к себе, открыл крышку и начал вынимать драгоценности. Он выкладывал на столешницу перстни, колье, броши, цепочки, диадемы, браслеты, жемчужные ожерелья и бусы, драгоценные камни, оправленные в благородном металле или слоновой кости, а так же монеты с профилями монархов. В глазницу он вставил ювелирную лупу и, временами, с ее помощью исследовал какую-нибудь вещицу по внимательнее. Его толстые пальцы вдруг нащупали странную форму, и он вынул позолоченный цилиндрик - очень легкий и пахнущий, скорее, парфюмерией, чем украшениями.

- Что это, пан граф?

- Ах, это губная помада…

Бартницкий открыл трубку, извлекая на свет алую губную помаду.

- …это губная помада покойницы, моей жены. Даже и не знаю, откуда она тут взялась…

- Женщины, когда они украшаются, обычно рассеяны, - буркнул ювелир, отдавая помаду хозяину дома.

Тарловский сложил обе части цилиндрика и направился на своей коляске к стене. Остановился он возле зеркала, вырастающего из узкого столика. На столешнице стояла фотография покойной. Граф глянул ей в глаза и стиснул помаду пальцами, думая: "Все это я делаю ради тебя… то есть, для него, но прежде всего - ради тебя!". Цилиндрик с помадой он положил рядом с фотографией и отъехал к столу. Бартницкий к этому времени закончил рассматривать ценности:

- Этого хватило на полтора десятка заложников, пан граф. А если бы считать по обычным ценам, которые применяются здесь, в Генерал-Губернаторстве вот уже пару лет - то и на несколько десятков, возможно, и на сотню…

- Мюллер отдаст только четверых, пан Бартницкий. Целых четверых.

- Так, пан граф, понимаю. Но никак не могу понять одного аспекта. Почему вы платите за четверых? То есть, еще за трех, поскольку, за вашего сына - это очевидно…

Тарловский пожал плечами, как бы желая показать, что он и сам себя не понимает, и фыркнул:

- А кто бы мог их выкупить? Семьи?

Бартницкий скептически искривил губы:

- Нет и речи! Мюллер назвал чудовищную цену - таких цен в Генерал-Губернаторстве еще не бывало. Те, кто хотел бы выкупить своих, никак не смогли бы, даже если бы продали все до последней нитки. И собрали бы, самое большее, несколько тысяч долларов.

- Так вы их знаете?

- У меня с этим сегодня были уже четыре особы. Жена ветеринара и супруга судьи Ивицкого, сестра лесничего Островского и господин Дуньский, брат директора банка… Из них всех, возможно, он что-то бы и нацедил.

- А почему они пришли к вам?

- А вы, пан граф, почему обратились ко мне?

- Ну да… прошу прощения.

- Не за что. Это же естественно - а у кого еще в Руднике можно обратить в наличность драгоценности, золотые крюгеранды[4] или рублики без страха, что его не надуют или не сдадут властям. Плюс мои контакты. Каждый ребенок в Руднике и окрестностях знает, что немцы продают мне золото от евреев и с трупов, что они же покупают у меня валюту, в том числе - и гестапо. Ну… одним словом, что я знаю тех гестаповцев, которые любят гешефты, и что я могу с ними говорить.

- И что, вы пробовали с ними говорить сейчас?

- Да, уже вел переговоры с ними о выкупе Дуньского.

- С кем же, с Мюллером?

- Нет, с его заместителем, Лотцем. Этот самый жадный фриц в нашем районе. Но тот отказал, утверждая, будто бы дело безнадежное. Теперь я вижу, что не безнадежное, вот только расходы в несколько раз больше обычных, и что Мюллер желает сам получить весь навар.

- Он удовлетворяется только половиной.

- Ну да, конечно же, половину он должен отдать Краусу, фюреру любельского гестапо. Они все здесь обязаны, без подобной дани вылетели бы из игры молнией.

- Откуда вам об этом известно?

- Пан граф, если четыре года заниматься левыми де лишками с оккупантами, так многое чего узнаешь. Иногда я даже думаю, что знаю слишком много, и размышляю о том, как бы забиться в какую-нибудь мышиную нору, к тому же, подальше отсюда.

- Вы боитесь, что они могут вас?...

- Они, или наши, за то, что я торговал с бандой фрицев. Тот факт, что на наших я не раз "скидывался" и покупал оружие, мне может и не помочь, потому что одна холера знает, кому я платил. Приходило двое и брало деньги для лесных. Но черт знает, а вправду ли они были от лесных! А если и от лесных, то вопрос даже более сложный - от каких лесных?

- А разве не все равно?