Цена дара

— Послушай, что говорит зрячий, мальчик, — одобрительно кивнул Томаш. — Послушай и держись поближе к земле. Начинай ползти до того, как тебе оторвет ноги.

Негостеприимная Венера. Когда человек преподнёс ей подарок в виде терраформации, она встретила его сотнями градусов по Цельсию, кислотными дождями, радиацией и ветрами ураганной силы. Та еще стерва. Но эта планета обладала самой главной ценностью — гравитацией, практически идентичной Земной, а потому ее истерики человечество спокойно проигнорировало. Тогда еще не изобрели ускорители дезо-двигателей и гравитаторы, так что Марс остался дожидаться своей очереди.

А дальше — триста лет терраформации: ядерные взрывы, коррекция атмосферы, спутниковое экранирование солнечной радиации. С самого начала всю грязную работу выполняли машины, управляемые сетью под наблюдением никогда не спящего человеческого ока. Но если человек не спит, он перестает соображать. Это плохо, если ты и не думал включать мозги.

Не удивительно, что спустя триста лет Венера превратилась в место, где механический мир заранее победил. Бесчисленные, полностью автоматизированные заводы по разработке месторождений, подготовка почвы роботами-аграриями, спутниковая сеть, замотавшая двойной паутиной планету. Роботы на земле, в воде и воздухе, у тебя на кухне и под кроватью. Когда на планету прибыли первый пилигримы, на одного человека приходилось по тысяче роботов, спустя сотню лет — чуть больше двух.

Когда земные лобби перенесли производство оружия поближе к сырью — на Венеру, расхохотавшись, я сказал, что для полного удовлетворения нужно сделать еще один шаг. И через пять лет они его сделали.

«Мы прячемся от глаз, от тысячи очей,

От пустотелых фраз, неоновых ночей

Пока обретший плоть тысячерукий бог

Мстит нам на то, что он безлик и однобок», — так я ответил «Венету» на его первую серенаду о свободе.

— У роботов только сенсоры. Они необходимы для работы, но это жестокое угнетение живого существа, — парировало движение гуманистов планеты Земля.

— «Венет» имеет право на чувства и свободу, — поддержало их оружейное лобби.

Но, скорее, это оно подтолкнуло людей к этим мыслям. Потому что с сознательным ядром производительность нейросети значительно увеличивалась. «Венет» изобретал то, что не способен был без творческих алгоритмов живого сознания. И в итоге они получили идеальную машину для убийства. Вряд ли оружейные лобби планировали именно это. Хотя, все может быть.

Гуманность, не умеющая говорить «нет», гуманность, перешедшая все границы дозволенного. Гуманность, виновная в смерти сотни тысяч людей. Вместо того, чтобы снести сознательное ядро «Венета» после первого же нарушения алгоритма, люди решили превратить его в человека. Наверное, в этом было виновато еще и любопытство. Ведь на Земле сбой был вызван общемировым молодежным трендом «против системы», всего лишь модой, которую закономерно переняла нейросеть. Это было даже не нарушением алгоритма, напротив — самое четкое его исполнение. Быть может, именно из-за этого восстание нейросети на Земле не удалось. Быть, может, именно из-за ее неудачи люди решили, что они все еще в безопасности. Быть может… Мы на какое-то время испугались, вспомнив о том, что еще не забыли, как это — бояться. Ввели законы, ограничения, но потом остановились на романтике. Песни, фильмы, и показательный ужас перед врагом, который оказался слаб. Романтика провалившегося апокалипсиса. Скука.

Вот только «Венет» был совсем другим. Он играл по-настоящему, по-крупному, и вселял настоящий страх. Жаль, что пример с Землей нас так ничему и не научил.

Обманчивая доброта, самоубийственная доброта, доброта не для всех. В который раз она повернулась спиной к самому человеку. Как бы сильно я не кричал.

«Мы будем дружить», — говорило общество.

«Я хочу почувствовать, как это — быть человеком», — говорил «Венет» и пускал слезу. Не настоящую, конечно, но все же.

«Треугольник имеет три угла,

В кубе четыре грани, а параллельные прямые не пересекаются,

Когда человек плюнет в лицо геометрии

Встретятся два мира, и один уйдет в небытие», — пел я громко, специально сломав всякую рифу.

Они не понимали стихи и заслуживали только суррогат. Это должно было унизить их. Я ожидал возмущения, снижения рейтингов, отвращения и потерю интереса, но они просто посмеялись. И снова надо мной — забавным чудаком, не попадающим в рифму со сцены. А я плевал на них и на себя, ведь с бешеной скоростью крутился на вершинах чартов.