Цена добра

Наконец, все кругом загудело. Скоро в ауле свадьба! Зубаир сразу заявил, что это будет лучшая свадьба, что были сыграны за все годы на этом аульском гумне. Все аульчане были охвачены этим сообщением, женщины заранее открывали сундуки, вытащив из них бархатные и парчовые хабало и бабушкины платки, вывешивали их на проветривание, красили волосы хною, чистили серебряные украшения.

Сухбат нарядили в мамино платье, покрыли платком, подаренным женихом. И кто приходил с подарками поздравить невесту, увидев Сухбат, говорил: «Она как неземное существо, будто из рая спустившаяся гурия».

Сухбат вся горела от счастья. Раньше в ауле не было принято, чтобы сам жених приходил за невестой, но Зубаир твердо заявил: «Это моя невеста, и я сам приведу ее в свой дом». Так он и поступил, а аульские мужчины, качая головой, говорили: «Не сошел ли с ума лучший парень аула?» Только один старый Кайтмаз печальным голосом сказал: «Нет, друзья, это любовь, если настоящая, она заставляет танцевать безногих, срывать молнии в гуще туч. Влюблен наш парень. Дай Аллах им счастья и долгие годы совместной жизни».

После брачной ночи на другой день весь аул, от малых детей до глубоких стариков, вышел на гумно. Играли по очереди два барабанщика и зурнача, танцевали без устали, пели, подхватывая одну песню за другой. Пели о любви, о тепле очага, мужестве тех, кто, не жалея себя, защищал эти горы, речки, камни, скалы.

Очаг красив огнем,
Что никогда
Не гаснет в нем,
Трещат ли холода,
Плывут ли по небу густые тучи.
Краса кувшина —
Свежая вода,
Что льется через горлышко певуче.
Высокая и мудрая цена
Проросшего по времени зерна
На веки вечные заключена
В его уменье превратиться в колос,
Что в ясный полдень и в полночной мгле,
Отяжелев, склоняется к земле
И слушает ее утробный голос.

Эта песня была любимой песней Калимат. Она была любимой певицей Аваристана. Хотя ей уже перевалило за семьдесят, но голос ее ничуть не изменился, он остался таким же задушевным, звонким и покоряющим. Жизнь у Калимат была романтичной, замуж она выходила трижды, родила двоих детей.

А я красна
С тех давних вешних дней
Любовью удивительной твоей, —
В любую пору ей и только ей
Обязана я самым сокровенным:
И щедростью душевного огня,
И песней, что рождается звеня,
И верой в то, что мы не станем тленом.
Я – очага неутомимый свет,
Трепещущий жар-птицей золотою,
И колос, что осыпаться готов,
И глиняный кувшин,
Что до краев
Наполнен родниковою водою.

Эту ее песню знали все, считалось, что сочинила ее она сама, посвятив второму мужу, которого она без ума любила. Но он предал ее, однажды уехав в город, не вернулся. Говорили, что он женился там на одной артистке. Калимат долго не горевала и вышла за третьего.

Когда она пела, все замирало вокруг. Ее голос завораживал, оглушал окрестности. Казалось, что деревья наклоняли свои пушистые кроны, белые облака в синем небе опускались ниже и ниже, речки, будто набрав воду в рот, прекращали свое журчание. Гордый и мужественный орел вылетел из каменного гнезда. Казалось, что его крылья стали шире. Он рисовал круги над звенящей музыкой свадебным гумном. Вокруг Калимат собрались женщины, подпевая ей.

Но каким бы длинным ни оказался осенний день, наступил тот самый торжественный момент, когда объявили танец молодых. Зубаир вылетел в круг и, встав на колени, пригласил Сухбат на танец. Долгожители аула, качая головами, говорили друг другу: «Все ли в порядке в голове у Зубаира или любовь свела его с ума?».

Да, действительно, этот ритуал, когда жених, стоя на коленях, приглашает невесту на танец, тоже был новшеством. Ведь по горским обычаям на первый танец в круг приводили невесту сопровождающие ее подруги. Положено было, чтобы молодая робко совершала два-три круга и уходила. И Сухбат, видя, как у Зубаира под ногами горит земля, как он кружится, забыла обо всем. Она танцевала легко и одухотворенно, будто все вокруг от взмаха ее гибких рук поет.

И облака кружатся надо мной,
И пляшут вокруг меня
Деревья, травы,
И я дурной не опасаюсь славы —
Любовь ведь этому является виной!

2.

Целую неделю не умолкали разговоры об этой свадьбе, одним очень понравилась раскованность молодых, другие осуждали, мол, такие свободные выходки ломают укоренившиеся дедовские традиции.