Цена утопии. История российской модернизации

Очень важную роль играл отход в степь, где не хватало рабочей силы, – в Новороссию, Заволжье (Самарская, Оренбургская, Уфимская губернии) и на Северный Кавказ. Степной отход, с одной стороны, давал средства к существованию огромной, не находящей дома дела рабочей массе, численность которой иногда оценивали примерно в 5 млн душ обоего пола, а с другой – превратил южнорусские степи в центр хлебного производства.

Менее известно другое направление отхода, когда в нечерноземные поместья привозили рабочих из Рязанской, Тульской, Тамбовской, Орловской и Пензенской губерний.

При этом отхожие промыслы не ограничивались только сельским хозяйством. Люди трудились там, где могли заработать, исходя из собственных знаний и умений, а также меры осведомленности о нужде в рабочей силе.

Так, в Нечерноземье выделяли четыре категории отхода:

1) черный – отход на работы, не требующие квалифицированной рабочей силы (чернорабочие в городах, на железных дорогах, на стройках, ломовые извозчики, дворники и т. п.);

2) фабричный;

3) деревенский ремесленный;

4) городской ремесленный.

Больше всего людей занимались вторым и третьим видами отхода.

Сельские ремесленники не бросали при этом земледелие, поскольку работали большей частью зимой.

Очень часто отход был сознательной переквалификацией, изменением образа жизни. Особую категорию составляли так называемые питерщики, то есть рабочие, занимавшиеся ремеслами, востребованными в столицах и крупных городах – плотники, столяры, обойщики, паркетники, маляры, слесаря, кузнецы, бондари, обручники, печники, водопроводчики, мясники, переплетчики, мелкие торговцы, приказчики и т. д.

Отход в город был фактическим уходом человека с земли. Отныне его контакты с деревней ограничивались посылкой денег семье и периодическими приездами на какое-то время, по праздникам и т. д. То, что эта ситуация была более или менее типична для всех промышленных губерний, подтверждает описание С. Т. Семеновым своих земляков-«москвичей», то есть односельчан, постоянно живущих в столице и периодически приезжающих в родную деревню.

Очень важно, что источники отмечают обратную тягу к земле у крестьян, заработавших капитал в городе и возвращающихся в родную деревню.

Надо сказать, что география отхода была обширной. Если до 1861 года костромские крестьяне косили сено в Ставрополье, доходя до казачьих линейных станиц, а рязанские и тульские мужики работали на верфях и в арсеналах в Кронштадте, то после 1861 года крестьян, скажем, из Калужской губернии можно было встретить в Екатеринославе и на Кавказе, уроженца Владимирской губернии – на пространстве от Лодзи до Порт-Артура, от Петербурга до Баку. Иногда в отход шли с семьями.

Отход, особенно южно-степной, сам по себе был рискованным вариантом временного трудоустройства, и, конечно, правы те, кто подчеркивает эту его сторону. Случалось, и расчеты не оправдывались, и многие возвращались ни с чем или с небольшими деньгами; кто-то и пропивал, прогуливал заработанное.

Однако в корне неверно представлять отхожие промыслы чем-то сплошь гнетущим и мрачным, своего рода передвижным казематом Шлиссельбургской крепости, как это делала народническая и советская историография.

Конечно, бывало всякое, но отнюдь не только плохое. Материалы Особого совещания Витте свидетельствуют, что крестьяне Нечерноземья «легко находят высокий заработок в отхожих промыслах на фабриках или заводах», что масса местного населения идет на отхожие промыслы и из своих заработков в сумме «высылает на родину несколько миллионов рублей».

О том, что отхожие и местные промыслы значительно поддерживают платежеспособность населения, сообщает и множество губернских совещаний Центрально-Черноземного района.

Постепенно появились и экзотические варианты отхода. Так, в 1893 году податной инспектор Новозыбковского уезда Черниговской губернии между делом заметил, что пять-шесть уроженцев трех селений «находятся на заработках в Питтсбурге, в Северной Америке».

Это были, можно думать, первые ласточки.

Через десять лет Особое совещание Черниговской губернии отмечает, что из Новозыбковского и отчасти Суражского уездов артели рабочих шли не только на юг России, но и в Варшаву «и за границу (прежде всего в Германию. – М. Д.), в последнее время они перешагнули даже за океан, в Америку, где новозыбковцы приобрели себе прочную репутацию прекрасных рабочих, по силе и ловкости не имеющих себе конкурентов».

Интересно, что крестьяне добрались в Америку «не только без ведома или содействия наших заграничных агентов и консулов, но тайком вообще от начальства». Население долго хранило эту тайну, и лишь случайно один из земских начальников, ревизуя кассу волостного правления (!), обратил внимание на получение крупных денежных сумм по переводам через иностранные банкирские конторы. Из расспросов он узнал, что эти деньги высылаются рабочими-отходниками из «какой-то „Америцы“».

Легко вообразить себе эмоции земского начальника…