Цензоры за работой. Как государство формирует литературу

К этому времени Браун вел успешные переговоры с властями, хотя конфликты насчет черновиков и постановки пьес не закончились с кризисом вокруг «Романа о Хинце и Кунце». Они достигли пика в 1987 году, когда Браун стал настаивать на публикации сборника стихотворений «Медленное скрипучее завтра» (Langsamer knirschender Morgen) в редакции, не слишком истерзанной правками. В книге было достаточно спорного материала, чтобы занять редакторов в MDV и цензоров в ГАП на четыре года. Разрешение на печать было выдано, но потом отозвано из‐за «политического аспекта» рукописи, как выразился Браун в протестующем письме к Хагеру. Когда писатель пригрозил опубликовать версию без правок в Suhrkamp в Западной Германии, Хагер, наконец, сдался[461]. Кроме того, Браун предъявлял претензии Хагеру, когда власти запретили постановку его пьесы «Нибелунги» (Nibelungen) восточногерманской труппой на территории Западной Германии в мае 1987 года. В этом случае Хагер не возражал, но постановка должна была быть отменена, потому что актеры из Национального театра Веймара не были Reisekader, то есть лицами, допущенными к путешествиям за пределы ГДР, а государство делало все возможное, чтобы его граждане не сбежали на Запад[462]. В феврале 1988‐го роли поменялись: Браун был недоволен первым спектаклем по другой его пьесе «Европейский транзит» (Transit Europa) и требовал прекратить выступления. На этот раз Хагер был против запрета. Почему? В докладе своему коллеге из Политбюро Гюнтеру Шабовски он писал, что не хочет, чтобы враги на Западе получили возможность представить отмену спектакля как еще один случай репрессий в области культуры. Хагер позвонил Брауну по телефону и уговорил потерпеть еще несколько спектаклей[463].

Подобные случаи, какими бы незначительными они ни казались, проливают свет на новый мотив, проникавший во взаимоотношения авторов и властей, хотя цензура и продолжала существовать, а структура власти оставалась прежней. Письма Брауна оставались уважительными, но стали звучать довольно неофициально, и писатель, обращаясь в Хагеру, перешел с формального «Вы» на дружеское «ты». Это было бесконечно далеко от того почтительного тона, который он использовал, когда впервые попросил защиты у «глубокоуважаемого товарища профессора Хагера»[464]. Однако к 1988 году письма других писателей стали выглядеть почти нахально. Райнер Крендль, ведущий член Союза писателей, долго и с большими усилиями торговался с издательством и ГАП относительно приключенческого романа о Ближнем Востоке «Сомнительное сборище», Eine gemischte Gesellschaft. В конце концов ему было отказано в разрешении на печать, потому что текст не соответствовал линии партии в международных отношениях. Тогда Крендль отправил Хагеру дерзкое письмо: «Мне хотелось бы знать, почему я должен пожертвовать работой, отнявшей у меня многие месяцы, только потому, что какой-то служащий в каком-то специальном департаменте взял на себя право решать, что люди в этой стране должны или не должны читать»[465]. Ханс Шнайдер, мастер по части романов о войне, точно так же протестовал, когда Министерство обороны запретило второе издание «Дела Теснова» (Der Fall Tessnow), потому что в книге была сцена с пограничником из ГДР, неприемлемая по «политико-идеологическим» соображениям. Шнайдер спрашивал Хагера в письме, какое право имел чиновник мешать публикации книги, на которую у него ушло два года работы. «Эта жестокая несправедливость» привела писателя в ярость, он требовал лично встретиться со своим противником, который взял на себя роль «цензора»[466]. Еще десять лет назад нельзя было себе представить автора, протестующего против цензуры, которой официально не существовало, в письме к члену Политбюро. К концу 1980‐х положение дел в ГДР изменилось. Эти изменения происходили незаметно, в неформальной сфере личных взаимоотношений, определявшей порядок вещей, пока старая система институтов оставалась у власти. Цензура не была отменена, но и авторы, и цензоры ожидали торжества новых свобод.