Цензоры за работой. Как государство формирует литературу

Пока участь «Романа о Хинце и Кунце» оставалась неопределенной, мир начал меняться. В марте 1985 года Михаил Горбачев возглавил Коммунистическую партию СССР, начал перестройку и провозгласил политику гласности. В 1986‐м после XXVII съезда партии и чернобыльской катастрофы гласность (амбивалентный термин, поначалу обозначавший только открытое обсуждение общественных вопросов) породила движение за свободу информации. В июне 1988 года партия утратила господство в политической жизни СССР. Движение «Солидарность» в Польше изменило структуру власти, повсюду распространялся самиздат и советская империя начала разваливаться. Но ГДР все еще оставалась скованной диктатом партии, наследующим сталинской системе управления.

Произошло столько разных событий, что, когда 27 января 1988 года было выпущено разрешение на второе издание «Романа о Хинце и Кунце» (довольно маленьким тиражом в 10 000 экземпляров), это уже никого не взволновало[451]. Хагер разрешил печать, получив рекомендацию от Хёпке, который, в свою очередь, откликнулся на предложение MDV. Когда книга, наконец, появилась на прилавках магазинов, партийный аппарат не дрогнул от волнения и никто не уделил этому большого внимания[452]. В то же время другие произведения, особенно «Гибель Хорна» (Horns Ende) Кристофера Хайна и «Новое величие» Гюнтера де Бройна, вызвали похожие скандалы. Ситуации с их изданием развивались одинаково, это было сражение с цензорами на каждом этапе производства и распространения[453]. К концу 1987‐го борьба затронула цензуру в целом.

В течение трех дней, с 24 по 26 ноября, большое собрание литераторов обсуждало все вопросы, связанные с их профессией, на съезде Союза писателей в Берлине. Это было важное событие. На вступительной сессии присутствовали Хонеккер, шесть членов Политбюро и представители тридцати стран. Несмотря на присутствие Хагера, Хёпке, Рагвиц и множества наблюдателей из Штази, все пошло не так. 25 ноября де Бройн воспользовался своим временем для выступления, чтобы зачитать письмо Кристы Вольф, остававшейся в уединении в Мекленбурге. Оно напоминало членам Союза об истории Бирмана, исключении диссидентов, эмиграции самых талантливых авторов и ограничениях, накладываемых на тех, кто остается в ГДР. От своего лица де Бройн выступил против самого главного из них – цензуры. Так как ГДР не признавала ее существования, он сказал, что не видит смысла вступать в бесплодную дискуссию о терминологии и использовал выражение «практика выдачи разрешения на печать» (Druckgenehmigungspraxis)[454]. Он потребовал ее отмены, если не немедленно, то в течение пары лет. Судьба книг больше не должна была зависеть от решений за закрытыми дверями. Ответственность за произведения должна полностью возлагаться на автора и издательство. Литература должна стать открытой.

На другой сессии, ранее в тот же день, Кристоф Хайн прочитал еще более вызывающую речь:

Процедура выдачи разрешения на печать, надзор государства и, говоря грубо, но от этого не менее правдиво, цензура, влияющая на издательства и книги, авторов и редакторов, являются устаревшими, бессмысленными, неэффективными, разрушительными для человечества и человека, незаконными и заслуживающими наказания практиками[455].

Хайн призвал к немедленной отмене цензуры и созданию новых институтов и порядков: независимых от государства издательств, честных книжных обозрений, свободных театров и ежедневной прессы и неограниченного выезда за границу. Он не требовал ввести такую же систему книгоиздания, как на Западе, потому что считал ее подчиненной монополистической власти рынка, которая поощряла дешевую бульварную литературу. Хайн выразил свое уважение ГДР как «стране чтения» (Leseland), в первую очередь чтения книг (Buchleseland), где литература служила высокой культурной цели[456]. ГДР, с его точки зрения, следовало оставаться верной социалистическим принципам и поддерживать свои культурные институты, но они должны стать свободными от власти государства.