Цензоры за работой. Как государство формирует литературу

Потому что истины можно добиться только в диалоге между свободными равноправными идеями. Любое посягательство на свободу мысли и слова, какими бы аккуратными ни были механизмы и терминология цензуры, в наше время является немыслимым и напоминает цепь, сковывающую национальную литературу и не дающую ей двигаться вперед[484].

Могло ли такое заявление появиться в печати? Literární noviny, чешский эквивалент «Нового мира», собирался опубликовать его вместе с протоколом съезда, включая намерение отменить цензуру. Для Центрального управления печати, напоминавшего ГАП в Восточной Германии, это было уже слишком. Оно отказалось пропускать материал и вызвало главного редактора Literární noviny Душана Гамшика и членов редколлегии на встречу с представителями управления и Франтишеком Хавличеком, главой идеологического департамента ЦК, чешского аналога Kultur из ЦК ГДР. Согласно пересказу Гамшика встреча превратилась в кровавую битву за каждую статью в номере, в первую очередь за расшифровку речи Кундеры. Сам Кундера тоже присутствовал и пререкался с Хавличеком строчка за строчкой за каждое выражение и каждую запятую. Он не мог просто отказаться от переговоров, потому что писатели хотели увидеть свой манифест напечатанным и поддержать общественное сопротивление сталинизму. В чем-то Кундере удалось отстоять свою точку зрения, в чем-то нет, при этом он продолжал настаивать на «абсурдности цензурирования текста, протестующего против цензуры»[485]. В конце концов ему удалось отстоять почти все написанное. Но, выйдя со встречи, Кундера чувствовал себя глубоко несчастным. «Почему я прогнулся? – спрашивал он у Гамшика. – Я позволил выставить себя полным идиотом… Любой компромисс – это гнусный компромисс»[486]. Вскоре из ЦК партии позвонили и сообщили, что они все-таки к компромиссу не готовы. Протоколы так и не были опубликованы. И Кундера почувствовал невероятное облегчение.

Описывая эту сцену, Гамшик называет Кундеру «трудным пациентом»[487], писателем со столь несгибаемой преданностью своей работе, что его тошнило от любой уступки властям. Однако, когда наступил критический момент, он, как и Солженицын, был готов редактировать свои произведения, чтобы ослабить контроль партии над литературой. Кундера тоже считал ее силой, создающей национальную идентичность, хотя и в более широком контексте ассоциировал эту силу с триумфом европейской цивилизации[488]. Литература обладала для него таким трансцендентальным значением, что он не мог вынести переговоры и уступки, определявшие писательскую жизнь при всех сталинистских режимах. Делая его соучастником своих преступлений, несмотря на его сопротивление, государство било по самолюбию Кундеры.