Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Последнее важно, поскольку в цепи общественного распада влечёт к «разряженности» всего духовно-культурного пространства. Именно в нём на протяжении веков реализовывали себя «злые ветры» и сокрушительные ураганы истории. Выламывая из древа человечества «высохшие ветви», именно они разметывали по вселенной пересохшие «листья» их, растирая в историческом небытии страны и народы, империи и нации, погребая в своих руинах целые цивилизации. По всему видно, что важен не столько факт и вовсе не поштучный пересчёт увядших и канувших в небытие «ветвей» и «листьев», а нахождение причин иссушения (хотя бы, со времён Шумера) в песках истории племён и народов. Наряду с древними парадоксами о себе заявляет феномен духовной и этической «разницы», подчас, напрочь исключающий политическое единомыслие, социальное единение и общественную солидарность. Так, если б не железная воля египетских жрецов и фараонов, то не было бы великой цивилизации Египта.

Последняя, являясь прямым наследником Шумеро-Аккадской цивилизации, легла в основу единой доктрины, которая определила систему знаний, части которой перешли в Малую Азию, Грецию, Карфаген, а затем в Европу (нынешним экономистам и политикам полезно помнить, что Вавилон торговал с другими державами и племенами исключительно собственной продукцией, а ввозил только сырье). Но и эта цивилизация оставила о себе лишь обломки, по которым всё же угадывается её великое прошлое.

Отступая от древних стен Вавилона к временам, когда Империи выстраивались из не менее прочного материала, – увидим тот же финал. Могучий Рим, прокладывая себе дорогу умом, правом, железом и мужеством, также не выдержал напора неподвластного ему роста новых общественно-политических формаций. Дикая стихия внеисторических племён, не имевших созидательных и цементирующих свойств, по факту, выполняла функцию размежевания и разрушения старых культур, расчищая почву новым. Выполняя «волчью» работу, она пожирала отстающие элементы общественной формации, после чего бесследно растворялась в новом жизнеустройстве.

«Рим погиб вовсе не по причине вторжения варваров, – пишет американский историк Уилл Дюрант. – Он погиб из-за умножения варварского населения империи…» (выделено мною. – В. С). Будучи ещё и философом, Дюрант, пусть несколько упрощённо, выявил и другую закономерность общественного развития: «Цивилизация рождается стоиком и умирает эпикурейцем».

И в самом деле, опыт безличной социальной жизни породил особый римский социальный дух, сформировавший безличную государственность — великий римский абсолютизм, олицетворённый знаменитым жестом цезарей, не желавших знать истории помимо той, что вершилась ими. «Рим – это царство какой-то государственной мистики, перед которой отдельный индивидуум просто не существует» (запомним это. – В. С), – считал глубокий знаток античности академик А. Лосев [1]. Но и этот же Рим, в период цезаризма став самодовлеющим и отказавшись от статичной мудрости стоиков, – рухнул в эпикурейство «без берегов».

По всей видимости, «эпикурейское начало», обратив славу в тщеславие, доблесть воина в корысть добытчика, а сами войны в средство для достижения меркантильных целей, стимулировало гибельное для Рима расширение границ. Не обошлось здесь и без перенасыщения «столицы мира» рабами и варварами, число которых множилось год от году. Император Тиберий, несомненно, был прав, когда следовал политическому завещанию Октавиана Августа: «Не раздвигай границ империи»! Нарушение этого запрета при «солдатских императорах» было в числе причин, которые привели к чрезмерному преобладанию в Риме «варварского элемента». Впрочем, уже Адриан (император 117–138 гг.) вынужден был прибегнуть к стратегической обороне империи. Но заградительные валы Адриана уже не в состоянии были охранить государство от покорённых Римом племён и народов. Сирия, Месопотамия, Сасанидская Персия[2], а также кружившие вокруг «столицы мира» кочевые племена энергично и жёстко напоминали о себе. Явленные в сотнях тысяч люмпенов, рабов и поверженных, народы эти не желали принимать римскую этнокультурную доминанту, теряющую себя и в качестве и в количестве. Осевшее кочевье, полнясь пришлыми народами и племенами, сыграло в Риме роль социальных дрожжей, что следует и пояснить и дополнить.