Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Утеря духовной и нравственной целостности людей была вызвана разностью мировосприятия, которую обусловило несовершенное словесное отображение первыми схоластами форм внутреннего и социального бытия (худые дела — это уже другая история). VII–VIII вв. выявили несовершенства и духовной жизни и системы малоразвитого полисного правления в едва только становящейся на ноги Европе. Папство билось за выживание с германскими королями, потому духовная жизнь, заявляя о себе в пока ещё малонаселённых городах, наиболее принципиально обозначила себя в Византии. Хотя феномен блистательной Византии лежит как будто особняком. «Начавшись» с Рима, она застыла в сомнительном аскетизме и в конечном итоге почила в своих благих намерениях. Наметившийся с начала XII в. период упадка Империи, постепенно ослабляя её в социальной, экономической и хозяйственной ипостаси, – был закономерным переходом бытия Византии к историческому краху.

Христос в пустыне. И. Н. Крамской. 1872 г.

Если отдать предпочтение свершившемуся политическому факту, а не духовным спекуляциям, то очевидно следующее: торжество «внутренней жизни» над «внешней», в православной жизни Империи оформленное непротивленческой по духу исихией, фактически, предопределило «распятие» империи «на кресте» отвлечённо-духовного бытия [78]. Развиваясь по ходу исторической жизни, совокупность пёстрых проблем вовлекла десятки стран (Европы, Малой и Средней Азии) в многоярусные противоречия. Их разрешение виделось в политической изоляции, экономической экспансии или в военной агрессии, как правило, венчающей тупики политической жизни государств.

Для внесения большей ясности рассмотрим соображения теологов и философов, которые были сведущи в этих вещах.

Св. Августин (IV–V в.) в трактате “De libero arbitro” («О свободе воли») признаётся: «Беспокоит меня вопрос: если грехи исходят из тех душ, которые созданы Богом; а души эти от Бога, то где же, как не в Боге, находится опосредованный источник зла?».

Начинает же свой трактат св. Августин с вопроса, исполненного истинно христианского мужества: «Скажи, пожалуйста, не Бог ли источник зла?». Вопрос поставлен неспроста, поскольку отрицание за человеком свободы влечёт за собой отрицание его моральной ответственности и, следовательно, превращает «венец творения» в пустого «делателя», некоего зомби, выполняющего программу, не им заложенную.

Уже Ориген (IV в.) и Пелагий (V в.) были решительными защитниками свободы, полагая, что без этого невозможно утверждать нравственную ответственность человека. Августин, напротив, настаивал на том, что человек обладал первоначальной способностью свободы выбора до греха отпадения, после чего «свобода» была безвозвратно утрачена. Соглашаясь с Августином в этом вопросе, Лютер отрицал всякую человеческую свободу, ибо она, настаивал Лютер, несовместима с всемогуществом и с всеведением Божиим. Блуждая в поисках истины, богословы и философы, вдруг осознали, что принудительный характер истины уже есть посягательство на свободу, что, как минимум, ограничивает претензии последней.

Лютер, в тщетном стремлении постичь сокровения истины, приходит к выводу: «Если в нас Бог, то места для сатаны просто нет, следовательно, мы можем стремиться только к добру, если в нас нет Бога, значит, его место занимает дьявол, и все наши побуждения будут направлены только ко злу». А раз так, то, заключает он: «…ничего мы не совершаем по своей воле, а всё происходит по необходимости». Как видим, и могучему уму Лютера не просто давалась истина в её диалектическом единстве…

Вместе с тем, помимо явной воли Бога, которая «ищет спасения для всех людей (…) есть и другая, несоизмеримая с первой и представляющая собой непостижимую тайну, – писал Лютер в трактате «О порабощённой воле». – Этой волей творится жизнь и смерть людей, этой же волей изначально решается, кому из людей будет даровано спасение, а кого ждёт вечное проклятие».