Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Но, если поверить Лютеру и, отрешась от «порабощённой воли» в пользу «непорабощённой», буквально следовать христианским заветам; если стараться ежеминутно и непрестанно быть связанным с Христом, то нужно, живя в мире, – не быть в нём; существуя в социуме, – отказываться от него; находясь в бытии, – не присутствовать в его делах, что и невозможно и не очень нравственно… Само же добродеяние в безграничной своей ипостаси может быть и аморальным, поскольку в реалиях этого мира питает и зло…

Через полтора века на основе того же опыта Джулио Ванини в работе «Амфитеатр вечного провидения», наивно надеясь избежать костра, прячет свои мысли в устах некоего оппонента. Утверждая, с одной стороны, предопределённость и действий и судеб человека, а с другой, ставя под сомнение самое существование всемогущего и всезнающего Бога, Ванини пишет:

«Если Бог желает грехов, то, стало быть, Он их совершает, ибо написано: «Он сделал всё, что ни захотел». Если Он их не желает, а они свершаются, значит, его надо назвать непровидящим, или немогущественным, или жестоким: будучи господином своего желания, он или не знает об их свершении, или не может, либо не хочет их предотвратить… Философы говорят: если бы Бог не желал, чтобы на свете процветали прегрешения или безбожные деяния, то Он, без сомнения, одним мановением удалил бы и изгнал за пределы мира все мерзости, – ибо кто из нас может противиться божественной воле? Каким образом злодейства совершаются без желания Божия, если злодеи получают от него силы для каждого греховного акта? Если же человек падает против воли Бога, то Бог будет слабее человека, который ему противится и одерживает верх.

Отсюда вывод: Бог желает этого мира таким, каков он есть; если бы он желал его лучшим, то лучшим бы и имел». Создавая силлогизмы таким образом, что в них оправдывается воля человека посредством лукавого переложения вины на Бога, Ванини говорит: «Воля наша не только в своих действиях, но и в самом существе зависит от Бога, поэтому нет ничего, что можно было бы поистине поставить ей в вину, ни со стороны её сущности, ни со стороны её действия, но всё же надо вменить в вину Богу, который сотворил волю такою и так ею движет… Так как сущность и движения воли зависят от Бога, то Ему же надо приписать и добрые и злые деяния воли, если она выступает как Его орудие». Однако Ванини не удалось провести инквизицию…

Е[осле предсказуемой казни итальянского философа прошло не так много лет, но они сдвинули эпоху в иное историческое время. Это позволило младшему современнику несчастного скитальца Рене Декарту излагать свои мысли почти без обиняков: «Воля, или свобода выбора, которой я сам наделён, – это так грандиозно, что не могу себе представить более грандиозной особенности». Через столетие ещё более свободным ощутил себя Жан Жак Руссо, считавший, что любое общее соглашение или решение есть выражение «общей Воли», которая способна регулировать социальные отношения.

Позднее Артур Шопенгауэр, не слишком веря в это, как будто склонялся к Божественной Воле: «Если дурной поступок возникает из природы, т. е. врождённых качеств человека, то вина за него лежит, очевидно, на создателе этой природы».

Как видим, налицо духовная вилка в определении и в оценке духовной воли человека. Если св. Августин задавал свои вопросы априори исторической жизни христианства, то Ницше, олицетворяя протестно мыслящее человечество, выстрадал свой тезис, опираясь на громадный духовный и исторический опыт верования. Последний включал в себя и мучительные – на грани потери разума и здоровья – размышления Лютера, и ереси протестантов, и трагический опыт сект, в которые ушло разочарованное многоимённой Церковью человечество, и смятения Гёте и, наверное, отчаянный бунт Макса Штирнера.

И всё же восхищение мыслителями не снимает впечатления, что в их словах как-то «по-детски» сквозит эгоистичная обида на Бога. Ибо ходом своих мыслей они словно принуждают Всевышнего заботиться главным образом о насущностях человека. Хотя уже Августин в «Исповеди» приходит к мысли о всевременности Бога, являющегося сутью настоящего, прошлого и будущего, а потому пребывающего в вечном настоящем (“nunc etans”). Из чего следует, что дела наших времён в по-людски оценочной ипостаси вряд ли существенны для Него. И не только для Него. От св. Августина до Шеллинга (так же пришедшего к тому, что к истине человек может приблизиться лишь всецело стремясь к ней), мыслители чувствовали свою беспомощность перед необъятным и неизъяснимым.