Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Если вернуться к «шараханию от станков», то после кровавых шатаний гражданской войны этому удивляться не приходится. Производственные и прочие несуразности, возникшие вследствие отрыва от традиций не только труда, но и от патриархальной семьи, – как раз и подвели сталинских соколов к необходимости пересмотреть «новые» принципы в пользу «хорошо забытых старых». Ибо только они способны были обустроить общество, оживить экономику и жизнь Страны.

Но их-то, как мы знаем, и не хотели приять патологические революционеры, русофобы и ненавистники Государства Российского, олицетворённые не к ночи будь помянутым Львом Троцким. Это же неприятие оздоровления России не в последнюю очередь подвело на «сталинскую плаху» в 1937–1938 гг. чуть не весь состав «ленинской гвардии». Именно тогда – с половины 1920 гг. – в недрах как раз «коммунистической империи» начали зреть процессы оздоровления, которые Адорно «у себя», а Райхи «везде», конечно же, не одобряли и одобрять не могли. И происходило это потому, что историческая Россия в ипостаси СССР начала уставать от чужеродной для неё интернациональной идеологии, нескончаемой и жёстко проводимой в гражданском бытии «классовой борьбы» и антисемейной этики. Безусловно, оздоровительные процессы никак не входили в расчёты ниспровергателей «старого мира», а потому и «там», и здесь они стремились внести хаос в традиции и культуру.

В эти же годы большевики левацкого и троцкистского толка угрюмо сетовали на то, что в Стране происходит реставрация дореволюционных порядков. Возвращение к основам российской цивилизации воспринималось ими как откат от «завоеваний революции». Всё в целом, включая вышеупомянутую «чистку партии» от патологических революционеров, не примирившихся с нормами мирной жизни «старых большевиков», «верных ленинцев» и вечных эсеров, воспринималось всё ещё многочисленной «ленинской гвардией» как скрытая контрреволюция. К примеру, тот же, неисправимый в своей революционности, Троцкий – в начале 1920 гг. грозный лев, а в конце их политическая болонка, не уставал злобно изливать желчь на головы «изменников дела революции». Опрометчиво забывая о своей, – он писал в книге «Преданная революция»: «…вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом… Недаром же правительство приступило к отмене ограничений, связанных с социальным происхождением!» (1936). Там же Троцкий называет происходящее в Советском Союзе «сталинским термидором», что на языке Великой французской буржуазной революции означало контрреволюционный переворот.

Какие же именно отмены ограничений вызывали ярость в «фирме» Троцкий & К.?

Прежде всего те, которые позволяли принимать в высшие учебные заведения не исключительно «представителей пролетариата и беднейшего крестьянства» («заведомой аристократии», по Троцкому), но и не вырезанную «верными ленинцами» до конца исстари культурную часть общества. Как известно, среди «недобитых» как раз и числились потомки «старорежимных» сословий, в своих наследниках желавшие получить образование, ибо тяготели к нему. Отчего же так?

Лев Троцкий

И в чём суть «трагедии революции» и «личная боль»

Троцкого? Да оттого и в том, что «тупые и чёрствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали», – не успокаивается бывший «лев». Надрываясь от горя и люто негодуя на укрепление семьи в СССР, Троцкий пишет: «Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый “семейный очаг“, то есть архаическое, затхлое и косное учреждение… Место семьи должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания…».