Цепи свободы. Опыт философского осмысления истории

Но в СССР – и это особенно бесило Троцкого – предатели сделали шаг «назад к семейному очагу»! Хотя, заметим, что тяжкие обвинения и горючие сетования полинявшего «льва», перекликаясь с «заповедями Райха», по-своему были обоснованы. Ибо уничтожение семьи в Советской России и в самом деле было прописано в перво-большевистских скрижалях. И Троцкий, превозмогая душевную боль, рыдает о потерях: «Когда жива ещё была надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства, власть не только не заботилась о поддержании авторитета «старших», в частности, отца с матерью, но, наоборот, стремилась как можно больше отделить детей от семьи… Ныне и в этой немаловажной области произошёл крутой поворот: наряду с седьмой (заповедь о грехе прелюбодеяния. – В. С.), пятая заповедь (заповедь о почитании отца и матери) полностью восстановлена в правах (ну, это и впрямь ни в какие ворота! – В. С). Забота об авторитете старших повела рже, впрочем, к изменению политики в отношении к религии… штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен…», – негодует Троцкий, между тем, бережно вывезенный с женой и старшим сыном из «расстрельного» СССР в Турцию на корабле «Ильич».

Как мы помним, принципам беспощадной борьбы со всякой семьёй, кроме своей, Троцкий оставался верен задолго до благополучного отъезда. Мы помним также, что и незабвенный Райх – Вильгельм Райх, вызубрив «Азбуку» Троцкого, – во многом, если не полностью, был солидарен с ним.

И всё же, было от чего кусать локти Троцкому, возлюбившему прелюбодеяние и возненавидевшему семью в её «авторитарности». Ленинские заповеди, суть которых, по И. Бунину, сводилась к тому, чтобы «стереть с лица земли и оплевать всё прошлое, всё, что казалось прекрасным в этом прошлом, разжечь самое окаянное богохульство…», – не только ставились под сомнение, но и отрицались уже. Что и говорить: горе Троцкого – даже и без ледоруба готового к штурму «небес» – было поистине беспредельным!

Ему вторили невозвращенцы, до того занимавшие ответственные должности в НКВД, – А. Орлов, В. Кривицкий, И. С. Рейсс и им подобные. Все они – кто устно, кто письменно – надеялись на то, что «сталинскую реакцию смоет новая революционная волна», даже и несмотря на то, что большая часть недавних «героев революции… помалкивала об этом», – писал Орлов из заграницы, храбро добавляя: «Но… молчание рассматривалось как признак протеста»… [82]

В то время когда Орлов «молча» писал, а мастера заплечных дел Кривицкий и Рейсс вторили ему в том, что ренегат Сталин проводит «ликвидацию революционного интернационализма, большевизма, учения Ленина и всего дела Октябрьской революции» (Кривицкий[83]), – другие неумолчно разглагольствовали о том же и, понятно, «оттудова» же.

На фоне «мужиков», то бишь, – расторопных местечковых россиян типа Рейсса и Кривицкого, более смелыми казались «бабы» – знаменитая большевичка А. М. Колонтай (к ней мы ещё вернёмся) и не менее известный функционер большевистского периода Анна Абрамовна Берзинь. В 1938 г. она, словно шашкой, рубанула как уехавших крикунов, так и оставшихся «молчаливых» товарищей: «…Теперь мне воевать не за что. За существующий режим я воевать не буду…»!

Это почему же?

Потому что «в правительство подбираются люди с русскими фамилиями(!), – разъясняла непонятливым дознавателям из НКВД А. Берзинь. – Типичный лозунг теперь – «мы русский народ». Всё это пахнет черносотенством и Пуришкевичем», с ностальгией вспоминая постоктябрьские расстрелы русского населения латышскими, китайскими и прочими стрелками, – раздражалась Берзинь перед строгими, застёгнутыми на все пуговицы «слушателями». Анне Абрамовне, к её вящему сожалению, особо разгуляться не довелось.