Цепная лисица

Где Алек был всё это время? Остался, чтобы помочь, если мы не справимся? Сердце заходилось радостью от мысли, что он меня не бросил, вернулся. “Значит между нами всё как прежде! Всё можно исправить!” — подумала я, а память язвительно шепнула голосом Павла: “У тебя хоть капля гордости есть?”

Точно услышав мои мысли, Алек, который уже успел подобрать ключи, замер, когда оставался последний шаг. Лицо его стало каким-то лихорадочным, нервным.

— Чего ты мнёшься, как баба, — зашипел Павел. — Открывай, пока дед не вернулся!

— Я открою, но… Но Тина, пообещай, что после этого ты пойдёшь со мной.

На миг повисло молчание.

— Ты чего? Рехнулся? — прошипел Павел.

— Ну же, Тина. Просто скажи — “да”,— горячечно зашептал Алек.

Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но вышло только невнятное: “да-что-с-тобой”. Время утекало. “Господи, просто согласись! Потом разберёшься! Он же не в себе!” — вопил внутренний голос.

— Тина, я без тебя не могу. Сделай это ради нас… — Алек бормотал, как сумасшедший, глаза бегали, лоб блестел от испарины.

— Э-э… я…

— Прошу тебя… — он вдруг споткнулся на полуслове, развернулся на странный звук. Прямо на него из темноты неслась, разметая шерсть, громадная псина. Алек успел только закрыть руками лицо, когда пёс прыгнул на него, повалив на землю и с рыком вцепившись в предплечье. Следом за собакой к вольеру вышел Старик. Самодовольно улыбаясь, он перекинул на плечо ружьё и пригладил редкие волосы:

— Ещё один вор нарисовался. На стрёме небось стоял? Что, и ключи уже успел свистнуть? Хорошо, что я за ними решил вернуться, чуйку не пропьёшь… — И повернувшись к собаке гаркнул, — …Марс, фу, ну хватит, ко мне!

Псина отступила, но была готова кинуться на Алека при первом его неосторожном движении. Куртка у него зияла дырами обнажая кожу. В темноте другие повреждения разглядеть не получалось, но кисловатый запах крови было не спутать ни с чем. Алек выглядел совершенно несчастным, он сжимал зубы, удерживая боль внутри, губы побелели от напряжения.

— Придурок! — Павел с силой пнул стекло клетки, больше не сдерживая эмоций. Через узы меня затопили его волнение, горячая злость на Алека, на себя и ревность, от которой сводило зубы, а сквозь них алой нитью тянулась безысходность. Беспомощность пополам с отчаянием. Некому было прийти на помощь. Барон — слишком далеко, а больше никому до наших судеб нет дела. Нас загнали в угол, как крыс. Ослепили, запугали и теперь готовились сломать хребет, с хрустом впечатав в асфальт.

— Ключи, — приказал старик, протягивая руку к скрючевшемуся на земле Алеку, но тот только упрямо посмотрел снизу вверх. Мокрая от дождя чёлка прилипла ко лбу, делая его совсем мальчишкой. Сторож нехорошо улыбнулся. Лохматая псина с не сводила с него взгляда чёрных, точно потухшие угли, глаз.

— Клю-чи, — по слогам повторил старик, взявшись за ружьё. — Или хуже будет.

— Господи, да отдай ему их! — крикнула я. Алек не шевельнулся. Ухмыльнувшись Марсику, сторож коротко бросил:

— Фас!

Псина зарычала, обнажив клыки, и в тот же миг, я сделала мысленный шаг, падая в её глаза. Точно в чёрные дыры провалилась…

Сцена 21. Пустая коробка сока

Меня обступили запахи, напряжение перехватило мышцы. Пульс стучал в висках. Мой хозяин. Мой друг. Вожак моей стаи отдал приказ! Я чуял злость моего хозяина. Она затапливала, душила, требовала выхода. Сейчас!

По шерсти стекали редкие капли дождя, до ушей доносились стрёкот и шорох из других вольеров, а ещё я отчётливо слышал стучащие барабаны сердец незваных гостей.

Приказ: “Фас”, — всё равно, что нажать на курок. Передо мной, стискивая раненую руку, сидел человек воняющий стыдом и страхом, точно раненый заяц, обессилевший от погони. Шея белела, как флаг поражения. Не терпелось почесать о неё свои клыки. Хозяину бы это не понравилось… Хозяин разрешает кусать только руки и ноги… Но мысль вцепиться в горло, маячила перед глазами, а все другие тонули в липком, тягучем мраке, что появился из неоткуда. Который шептал и подталкивал.

Я припал к земле, готовясь к прыжку. Я чуял эмоции хозяина — отвращение, предвкушение… из моего горла вырвался низкий хрип.

“Нет. Я не хочу. Стой… стой!”, — хлестнули мысли, с кровью отрывая мой человеческий разум от разума пса. “Остановись!” — отчаянно крикнула я, пытаясь задержать прыжок, но чужое тело мне не подчинялось, чужой разум меня не понимал, чужие глаза приковала белая шея Алека, в которую целили мои-чужие клыки. Собака меня не слышала, зато я слышала её. Знала то, что она собирается сотворить.

С ужасом я понимала, Алек не успеет увернуться. Ещё пара мгновений, и я сомкну смертоносные челюсти на его горле, почувствую вкус крови, услышу его хлип в паре сантиметров от своего уха.

От беспомощности хотелось рыдать, но сторожевой пёс не разделял этих сентиментальных порывов. Он, кажется, вовсе не замечал моего присутствия.

Всё двигалось, как в замедленной съёмке. Собачьи лапы оторвались от земли, а я погрузилась в отчаяние. Чужие эмоции давили. У пса злости было хоть отбавляй, но сама я барахталась в страхе.