Если прислушаться, можно разобрать доносящиеся снаружи взволнованные голоса. Скрежет и шипение, и звериный вой от которого дрожь по телу, а ещё — шелестящий взволнованный, но очень родной голос. Голос от которого внутри разливается терпкая радость. Кора не может разобрать речь, ведь она пока не знает слов, но всё её существо вдруг переполняется желанием убежать и спрятаться. Спастись. И спасти свой мир. Шелестящий голос ласково уговаривает её, успокаивая и убаюкивая… и вдруг обрывается на полуслове.
Мир сотрясается, его стены вибрируют. Кора вздрагивает, сжимаясь в комок. Энергия течёт быстрее, подгоняемая страхом. От отчаянных криков снаружи у девочки закладывает уши.
Гигантская наковальня над головой стучит всё чаще и громче, переходя в тревожную дробь. Кора мечется. Внутри её маленького сердца расползается животный ужас. Мир вдруг взрывается горячей болью и тут же остывает, под натиском мертвенного холода.
Наковальня выстукивает последний такт и замолкает. Тишина звенит, как церковный колокол. Холод сковывает, душит… пузырь лопается.
Последнее, что видит девочка — это чёрную, как бездна, тень, которая вгрызается ей прямо в середину груди. Мир тонет во мгле.
Сцена 12. Мать и Тень
Сознание вернулось рывком, точно кто-то выдернул меня из ледяной проруби. Жадно вдохнув, я резко села и тут же со стоном сжала голову руками. Виски ломило так, будто я накануне запивала мартини пивом. Не ожидая ничего хорошего, я разлепила слезящиеся глаза.
Незнакомая комната без единого окна, стеклянная люстра под потолком, почти не дающая света, у противоположной стены разложена кушетка, а рядом на тумбе — электрические часы. Зелёные цифры безжалостно сообщали, что уже почти полночь. День подходил к концу…
Я сидела на кровати, в которой по видимому провела как минимум последние часов шесть. Интересно, как я в неё попала? Утешало, что хоть одежда была на месте. Приглушённый свет, бордовые тона обоев и витающий вокруг приторный конфетный аромат — жирно намекали, что я всё ещё в гостях у Илоны. Чокнутой ведьмы. Последнее, что сохранилось в памяти — как она проваливается в меня (это вообще, возможно?), а Павел стоит у стены неподвижным изваянием. Или нет, не это последнее…
Мигрень отступила, и я прикрыла глаза оживляя… сон? Или то, что мне показалось сном. Явственно вспомнились и стеклянная комната, и Кора — странная девочка с меняющимся лицом, и чёрная кошка и … родители. Алек. Койот и Гиены… Я вспомнила всё до последних деталей, словно была там. Словно смотрела со стороны и изнутри девочки. Кора была мной и одновременно, чем-то отдельным, чем-то, что я не способна осознать. Вспомнилось и то, как Илона спасла меня из лап монстра, которым обернулся отец… Обернулся, потому что им овладела тень. При воспоминании о ней я невольно обернулась.
За моей спиной, прямо на выцветших обоях вырисовывалось едва заметное вытянутое пятно с размытыми краями. Я медленно покачала головой. Пятно качнулось вслед. Самая обыкновенная тень, но отвести взгляд было боязно.
Теперь-то я точно знала, что Алек едва не погиб именно из-за меня. Он принял удар и спас мои хвосты, которые хотела сожрать чёрная сущность, которая и сейчас где-то здесь, может даже прямо передо мной, выдумывает очередной грязный план по захвату того, что ей не принадлежит… Неужели именно она, питаясь моей злостью, нападала на окружающих? Столкнула Алека… Стала душить Раису — белую кошку из универа. И раньше, в прошлом… когда мать злилась, эта тень оживала, по капле отравляя души моих родителей. Может ли быть, что именно она в итоге виновата в том, во что превратилась моя семья. Виновата в гневе мамы… В запое отца? Что это вообще за тварь и откуда взялась? А главное, что теперь с ней делать?
Тень на бордовых обоях молчала и нападать не торопилась, по крайней мере прямо сейчас, но кто знает, что случится, стоит мне отвернуться?
“Не буду же теперь пялиться на стену до скончания времён?” — вслух пробормотала я, не без усилий заставляя себя отвести взгляд и только тут замечая стоящую на прикроватном столике тарелку, накрытую согнутым вдвое альбомным листом. Под ним оказались спрятаны бутерброды с маслом и сыром и гранёный стакан с белой жидкостью. Взяв его, я с подозрением принюхалась, после чего развернула листок и уставилась в острые буквы. С первых строк в авторстве не осталось сомнений: