Цербер-Хранитель

– Что за страсти такие вы рассказываете? – Ба не нравился этот разговор, как не нравился и интерес Мирона. – Откуда вам вообще знать?

– От бати. – Акимыч посмотрел на нее с явным небрежением и превосходством. – Батя мой по молодости в усадьбе прислуживал, был одним из тех ребят.

– Над которыми ставили опыты? – тут же сунулся к нему Мирон.

– Над батей не ставили, но были те, кому не повезло. Я малой тогда был, когда батя мне вот это все рассказывал, такой, как ты сейчас. – Мирону стало обидно, что его называют малым, но любопытство перевесило обиду. – Ставили фрицы опыты, дамочка! Даже не спорьте! И такие опыты, после которых один семнадцатилетний пацанчик полностью поседел. Вот вы можете себе представить, от чего живой человек может враз сивым стать? – Акимыч вперил взгляд в Ба.

А Ба, наверное, представляла, потому что внезапно побледнела и ухватилась тонкими пальцами за подоконник.

– Так тот хотя бы выжил, – продолжал Аким, не замечая странной реакции Ба. – А сколько их просто сгинуло! Был человек – и нет человека. Батя говорил, что они были чистые черти!

– Кто? – спросил Мирон.

– Фон Клейсты. Брат и сестра. Сестра – та еще гадина была, каждые две недели брала себе новую девчонку в услужение.

– А потом?

– Мирон, достаточно! – сказала Ба резко. – Уважаемый, прошу, прекратите пугать ребенка! – Она обернулась к Акимычу.

– А современных детей еще попробуй напугай, – проворчал тот. – Я вот посмотрел, во что мой внучок в компьютере играет, сам чуть не поседел. Вы же, дамочка, на экскурсию в историческое место явились? Вот и ознакомьтесь с его легендарным прошлым.

– Так куда они девались? – в нетерпении спросил Мирон. – Эти ребята.

– Исчезали бесследно. То есть, это сначала думали, что бесследно, а потом-то, уже после победы, обнаружили их могилки в дальнем углу парка. Вроде как, партизаны их растерзанные тела нашли и по-человечески похоронили.

– Уважаемый! – возмутилась Ба, вставая между сторожем и Мироном, словно прикрывая его собственным телом. – Я бы вас попросила! Мальчику всего двенадцать!

– Так и тем детям было не намного больше. А что ж про них, прикажете, забыть? Вон батя мой до последних своих дней по ночам орал. Про это тоже прикажете забыть?

Глядя в прямую спину Ба, Мирон попятился к выходу. Ему захотелось самому посмотреть на те могилки. Акимыч сказал, что они в глубине парка, а сколько тут того парка? Он успеет вернуться еще до того, как Ба с Акимычем закончат перепалку. По опыту он знал, что Ба – великая мастерица в проведении всевозможных дискуссий, и длиться эти дискуссии могут очень долго.

Он выскользнул из зала в самый разгар спора, пробежал по гулкой анфиладе комнат, выскочил на крыльцо и осмотрелся. Все дорожки в усадьбе были засыпаны опавшими листьями. Смотритель Акимыч не утруждал себя их уборкой, но одна из дорожек была чуть более чистой, чем остальные. Наверное, ей чаще пользовались. Мирон ступил на дорожку, убегающую в глубь парка, сделал один неуверенный шаг, потом второй, а потом перешел на бег. Ему нужно было спешить.

Довольно быстро дорожка перешла в тропинку, петляющую между высокими деревьями, а потом исчезла в густых зарослях какого-то дикого кустарника. От неожиданности Мирон замер, но тут же разглядел в зарослях брешь, в которую запросто мог пролезть даже взрослый. Что уже говорить про ребенка! Воровато оглядевшись по сторонам, он нырнул в эту брешь, чтобы вынырнуть уже в совершенно другом, больше похожем на лес парке. Он вынырнул, а едва заметная дорожка словно сама собой скользнула ему под ноги, поманила, уводя прочь и от дома, и от живой изгороди. Вот только привела она Мирона не к могилкам, а к какому-то странному полуподземному сооружению: то ли погребу, то ли блиндажу.

Он спустился по вырубленным прямо в земле ступенькам к тяжелой, оббитой железными лентами двери. По всему выходило, что такая дверь должна быть непременно заперта, но она неожиданно оказалась открыта, и Мирон шагнул в темный, душный полумрак.

Первое, что он почувствовал, была щекотка. Та самая щекотка в солнечном сплетении, словно бы ему под свитер высыпали банку жуков, и теперь они скребли его кожу своим крошечными лапками. Уже тогда нужно было прислушаться к этому мерзкому чувству и отступить, убраться из погреба, как можно быстрее, но Мирон был двенадцатилетним пацаном, и ему постоянно хотелось что-нибудь доказать, если не другим, то хотя бы себе. Поэтому, вместо того, чтобы сделать шаг назад, он сделал шаг вперед… В ноздри тут же шибануло густым кровяным духом, к горлу подкатил ком тошноты, Мирон сощурился, вглядываясь в темноту.

– Есть кто живой? – спросил срывающимся от решимости и страха голосом.