Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

Лавра Петровича удивили эти слова. Их никак не удавалось привинтить ко всему остальному, что говорил ищейка в своей жизни. Смысла в них всё одно не было никакого. Но всё же оставалось внутри странное чувство, будто посреди чистого поля на мгновение выглянул и пропал суслик.

Справившись с гвоздями, ищейки ухватились за тяжёлую крышку, сдвинули в сторону.

В гробу лежала та девушка, которую генерал Бенкендорф видел среди жертв мятежа на Сенатской площади. Чистое лицо всё ещё светилось изнутри и казалось живым. Первый ищейка наклонился над телом.

– Будто спит, – сказал.

Лавр Петрович тяжело глянул на могильщиков:

– Третья могила! И что?!

– Наше дело зарыть, – развёл руками первый могильщик. – А уж всех упомнить мы не могём. Затишья-то на покойничков не бывает – несут и несут…

– Здеся он был, вот те крест, – сказал второй могильщик. – Здоровенный такой. И дыра в горле.

– Опять же, народец пришлый дощечки с нумерами на костры таскает, – первый могильщик махнул рукой в дальний предел кладбища. – Должно, там прикопали…

– Должно… – передразнил Лавр Петрович. – Веди давай.

И сам первым зашагал вдоль свежих без крестов могил. Первый ищейка отправился за ним.

Второй ищейка склонился над выкопанным гробом, вгляделся в лицо девушки.

– Эту барышню в декабре спрятали, – сказал ему второй могильщик. – Весна поздняя. Лето стылое. Песок в яме сухой. Она год такая проспит. А ежели просушить…

Первый могильщик, уже успевший уйти вперёд за Лавром Петровичем и первым ищейкой, окликнул его:

– Егорша!!! Нам всех обратно ещё!..

Второй могильщик пошёл догонять остальных. Ищейка задержался у гроба, протянул руку к лицу девушки, но, не коснувшись, замер. Налёг на крышку и, задвинув её, поспешил за всеми.

Дошли до конца кладбища. Первый могильщик огляделся по сторонам, и вдруг лицо его просияло. Он воткнул заступ в свежий могильный холм возле облупившейся ограды.

– Вот же ж!

Лавр Петрович недоверчиво на него посмотрел.

– Почему знаешь?

Могильщик подошёл к ограде и снял с пики серебряный крестик на толстой цепочке:

– Мой. Думал, пропил.

Поцеловав крест, он надел его и взялся за лопату.

– Слышь, – спросил второй ищейка у первого. – А этот… На которого напали… Бошняк… Здесь похоронен?

– Кто ж его разберёт? – ответил первый ищейка.

Бошняк глубоко вдохнул, открыл глаза. У окна в светлом домашнем платье сидела Каролина.

– Фролка! – вскрикнула она. – Ожил! Ожил!!!

Бошняку казалось, что они ещё в переулке. Он чувствовал спиной сырость стены. И всё ещё плясал где-то на краю зрения тусклый огонёк фонаря. Каролина бросилась к нему. Он слабо обнял её, вдохнул незнакомый домашний запах.

Фролка заметался на радостях по коридору, опрокидывая вещи.

– Саша… Сашенька мой, – шептала Каролина.

Под тяжестью Каролины Бошняку было трудно дышать. Она же не замечала этого и ещё долго не отпускала его. Наконец легко отстранилась, поправила одеяло. Бошняк хотел что-то сказать, но она приложила палец к его губам:

– Вам пока не следует волноваться.

– Отчего же? – голос Бошняк был слаб. Словам не хватало воздуха.

– Оттого, что вы умерли, – ответила Каролина. – Через газету объявлено.

– Кто же в газету такое объявление дал?

– Я… Вдруг убийца ваш ещё жив?

Каролина улыбнулась:

– Удивительно, как газеты бывают глупы.

Бошняк оглядел крохотную уютную комнату. Кремовые обои с листьями. На стене, ближе к окну, висел неудачный портрет покойного императора Павла – глаза вышли, как у калмыка. Бошняку даже показалось, что очнулся он в совершенно ином государстве, где взяли верх кочевые народы. У окна поместился круглый стол с резными ножками, на нём зеркало, сухой цветок в вазе, оплывшая свеча. Тяжёлые шторы были раздвинуты, в светлом луче стояла пыль.

– Где я? – спросил Бошняк.

Улыбка путала лицо Каролины. Она вдруг превратилась в другую женщину – доверчивую и простодушную.

– Я перевезла вас к себе, – сказала она.

– А граф?

– Я съехала от него. У меня он почти не бывает.

– Давно я… так? – спросил Бошняк.

– Больше двух месяцев вы были в опасной горячке, – рассказала Каролина. – На Пасху только глаза открывали. Лекарь три дня вам на жизнь давал. А Фролка травами выходил.

– А месяц какой?

– Июнь.

В спальню с подносом вошёл Фролка. Принёс гранёную бутыль с мутно-зелёной настойкой и стакан.

– У семи нянек, как говорится, здоровый дух, – улыбнулся он. – Еле отпоил!

Фролка вынул из бутылочного горла бумажку, наполнил стакан до краёв:

– Вот-с, пожалуйте, лекарствие…

Бошняк с подозрением поглядел на стакан:

– Ты какими травами меня потчевал?..

– Какие были. Все запасы на вас ушли, – ответил Фролка. – А Каролина Адамовна за вами как за малым дитём…

– Бульону дай, – сказал Бошняк. – Куриного – Он с улыбкой посмотрел на Каролину, – Есть хочу.

Фролка недовольно склонил голову и удалился. Сквозь стёкла слабо проникали звуки летнего Петербурга.

– Штору не задёрнули, – сказал Бошняк. – Вы же солнце не любите.

– Я не люблю, а вам польза.

– Откройте окошко, – попросил он.

– Воздух плохой нынче, – отозвалась Каролина. – Пыль, жара.

– Откройте. Давно пылью не дышал.

В комнату влетел стук копыт, грохот складываемых досок, голоса.