Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– Что? – хмуро спросил Лавр Петрович.

Второй ищейка ухватил бабу за руку, но та дёрнула руку, так что тот чуть не упал:

– За свою бабу держись.

Ищейка сконфуженно отодвинулся.

– Повязка чёрная, – закончила баба.

– Лавр Петрович! – позвал первый ищейка.

Лавр Петрович неуклюже зашагал к парадному. Подойдя, принял записку, но читать не торопился. Оглядел чёрный труп. Повернулся к бабе.

– Хм… – сказал. – Голым вытаскивали?

– Барин голым сроду не хаживал, – заметила баба. – Его как-то собака за дружка цапнула.

– Шея, как у курёнка, свёрнута… – добавил первый ищейка.

Лавр Петрович развернул бумажку. На клочке было написано: «И власти древнюю гордыню…»

Лавр Петрович схватил первого ищейку за горло.

– Где?!

Толстые пальцы Лавра Петровича были сильны настолько, что казалось, будто разжать их не под силу даже ему самому.

– Уди-ви-тельны мне сло-ва ва-ши, – задыхаясь, выдавил первый ищейка.

– Нашёл где?

– Во рту…

– Может, в жопе? Может, туда нос твой сунуть, чтобы ты, поганец, глянул, какая там благодать?

Первый ищейка захрипел, закатил глаза. Лавр Петрович оттолкнул его. Ищейка рухнул в чёрную от копоти лужу.

– За дурака меня держишь?! – сказал Лавр Петрович. – Записка-то чистёхонька! Где была?

– Колун для вразумления дать? – усмехнулась баба.

Первый ищейка поспешно вынул из порток часы.

– Прикарманить хотел, пёс? – Лавр Петрович занёс над ищейкой кулак. – А ну дай сюда!

Отобрал часы, повернулся к бабе:

– Хозяйские?

Та покачала головой.

– Не любил он часов. В цифрах всё время путался, с тех пор как дружка потерял.

Лавр Петрович сунул часы в карман, пошёл со двора:

– Вот и допраздновались, ядрёна вошь.

Лазарет доктора Пермякова на шестьдесят коек располагался во флигеле старого особняка. В основном корпусе помещался жёлтый дом. Через ветхую деревянную перегородку доносились крики сумасшедших, управлявших миром. Эти кричали особенно громко перед обедом и затихали только после водных процедур. В короткие минуты отдыха доктор Пермяков любил слушать их крики. И чем больше слушал, тем чаще находил созвучные для себя мысли.

Лазарет слыл одним из лучших в северной столице и мог соперничать с Мариинской больницей, учреждённой императрицей Марией Фёдоровной. Кухни в заведении Пермякова не было, но имелись баня, собственная аптека, новые железные кровати и вентиляция. Здесь можно было найти все европейские медикаменты, за исключением разве что обезболивающих.

Сам доктор был невысок, коренаст. В нём ощущалась огромная физическая сила. Высокий лоб, глубокая складка поверх переносицы говорили скорее об упрямстве, чем об уме. Серые глаза смотрели жёстко и честно.

Пациент Пермякова был под стать доктору. Старый капитанский мундир сидел на нём свободно – видно, раньше этот человек был ещё крупнее и шире.

– Вытяните руки, – Пермяков взял с салфетки иглу.

Пациент поднял перед собой тяжёлые руки. Его пальцы дрожали. На лбу виднелась метина от пули, на горле – широкий, ещё свежий шрам.

Доктор Пермяков взял пациента за левое запястье, уколол иглой. Реакции на боль не было.

– Почему не лечились? – спросил Пермяков.

Пациент пошевелил губами, указал на горло, потом на лоб.

– Горло – это пустяки, – сказал доктор. – А вытаскивать пулю из черепа опасно. Полагаю, скоро вас парализует. Но если я полезу в ваш череп, то вы можете сразу умереть от кровоизлияния либо от последующей лихорадки.

Пациент согласно кивнул. Он хотел операцию.

Доктор прошёлся по кабинету.

– Хорошо, – сказал Пермяков. – Приведите дела в порядок и день воздержитесь от пищи.

На коленях покоилась доска с недорисованным цветком тысячелистника. На одеяле валялись цветные карандаши. Бошняк полулежал в постели. Дремал.

Он всё ещё был слаб. Много спал. Много и с удовольствием ел. Из всего лечения к вечеру принимал по стопке водочные настойки, которые только и остались в его травяной аптечке.

В дневной дрёме промелькнул заносчивый взгляд Витта, лица Каролины, Лихарева, пустая допросная комната. В открытые окна её ломился снег, вырывал свечам их пламенные языки.

Вежливое и настойчивое покашливание отвлекло от сна.

Возле кровати сидел незнакомый пухлый человек и с интересом разглядывал Бошняка.

– Ну вот, – произнёс гость. – А все говорят: помер, помер. Вы ведь, Александр Карлович, теперь, как раскроется всё, будете герой… Для тех, кто следствию над мятежниками бескорыстно содействовал. Можно сказать, какого аспида порешили-с, – гость наклонился к Бошняку, будто хотел закончить анекдот, – а тот возьми и убеги. – Улыбнулся несвеже, – На то он и аспид.

– С кем… имею честь? – спросил Бошняк.

– Следственный пристав Переходов, Лавр Петрович, – гость выдержал паузу, будто царя в зале объявил. – Вопросы у меня к вам, Александр Карлович. Злодей-то ваш до сих пор людишек убивает. – И без всякой вины добавил, – Иначе не осмелился бы тревожить-с.

В открытое окно с Невы тянуло ржавчиной. Бошняк подумал, что не сможет полюбить этот построенный на топях город. Хотя ему даже нравилось, что всё здесь помпезно и поддельно – люди, львы, мосты, небо. Даже смерть и ту местное племя пыталось превратить в балаган.