Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– Разглядели, каков наш аспид? – на слове «наш» Лавр Петрович сделал ударение. Намекая, что независимо от разности в чинах дело у них с Бошняком одно. Хотя этот лежащий в кровати рисовальщик кустов сразу пришёлся ему не по душе.

– Одет мужиком, – сказал Бошняк.

Лавр Петрович кивнул: мол, и это ему ведомо.

– Но шаг строевой, – продолжал Бошняк. – Голос командный. Чистый. Запах свечей и лекарств. Кинжал кавказский. Шрам от пули на лбу. Офицер. В отставке. С Кавказа по ранению прибыл. Семьи нет. Живёт в темноте, и комнатка невелика.

– Откуда ж вы про комнатку и темноту-с? – спросил Лавр Петрович.

– Говорю же… От него так лампадным маслом и свечами пахло, будто он ими питался.

– А можете портретик нападавшего изобразить?

Бошняк положил на колени доску для рисования.

– Фролка! Бумагу!..

Он зашёлся в кашле.

– Похвально ваше желание помощь следствию оказать, – проговорил Лавр Петрович. – В списке-то, кого убийца посетить может, не так уж много фамилий, но и их спасти следует.

Эти похвала и назидание от низшего чина не понравились Бошняку.

Вошёл Фролка со стопкой чистых листов, подоткнул больному под спину ещё одну подушку, неодобрительно поглядел на Лавра Петровича.

Бошняк положил на доску чистый лист, взял карандаш:

– Спрашивайте. Пока рисую – у вас время.

Лавр Петрович ласково улыбнулся. Он не торопился спрашивать. Его власть над лежащим перед ним человеком была в вопросах, на которые тот вряд ли сможет ответить.

– Тогда о главном, – сказал Лавр Петрович. – Можете ли вы объяснить, как госпожа Собаньская узнала, что убивать вас будут именно в том переулке? Как такое возможно? Петербург – город немаленький.

Бошняк перестал рисовать. Это действительно было странно. Он сам спрашивал себя об этом. И не мог найти возможной причины. Он собирался узнать у Каролины, но почему-то откладывал, будто опасался ответа.

– Конечно, она не знала, где меня будут убивать, – услышал он свой голос. – Но, не застав дома, решила поехать навстречу. Неподалёку увидела, как, перегородив подводами дорогу, дерутся мужики. Эта драка была очень похожа на инсценировку. Увидела пустую коляску и пустые сани, запряжённые отменными рысками. Драка, пустая коляска, рысаки, которых человек в здравом уме на дороге бы не оставил… Всё это показалось ей подозрительным. И она стала искать меня, – Бошняк легко набросал овал лица. – Ей просто повезло.

Лавр Петрович покивал:

– Госпожа Собаньская – женщина многих талантов.

Бошняк строго глянул на Лавра Петровича, но на этот раз тот говорил искренне.

– Но почему убийца ушёл? – спросил Лавр Петрович. – Если он выжил, значит, у него хватило сил добраться до лекаря. Почему он в таком случае всё-таки не вырезал вам глаза?

– Это хороший вопрос, – сказал Бошняк. – Скоро закончу рисунок.

Теперь похвала не понравилась Лавру Петровичу.

– Тогда возьму на себя смелость, – сказал он, – учинить допрос госпоже Собаньской. Кстати, где она?

– Не лезьте в это дело, Лавр Петрович.

Бошняк подумал, что где-то уже читал эту фразу.

Лавр Петрович попытался найти в сказанном шутку. Но шутки не было. Бошняк продолжал рисовать.

Лавр Петрович расправил плечи, отчего живот его стал ещё более кругл:

– Угроза должностному лицу при исполнении-с.

– Помилуйте, Лавр Петрович. Какая же это угроза?

Сквозь открытое окно долетел престранный звон. Так звенели ключи на тряпке юродивого, который явился Лавру Петровичу после утопления подполковника Черемисова.

Лавр Петрович подошёл к окну, навалился животом на подоконник.

На мостовой лежали упавшие с телеги доски. Два мужика ставили на место слетевшее колесо. Мальчишка, упираясь изо всех сил, держал под уздцы расстроенную лошадь.

– Твою ж Богу душу, – Лавр Петрович обернулся в комнату.

Он вдруг повеселел. Он всегда веселел, когда хоть что-то понимал. Его не испугали слова Бошняка. Сказанное не расстроило. Наоборот – стало ясно, что Каролину Собаньскую из виду выпускать не следует.

Приходя в себя, Лавр Петрович потёр руки.

– Что ж, – сказал он. – У меня ещё один вопросец остался. Записку убивец никакую вам не вручал?

Бошняк нарисовал тяжёлые брови, провёл от них линию носа. Вопрос действительно оказался интересным. Бошняк ждал и боялся спугнуть ответ.

– Он всем убиенным престранные эпитафии составлял, – Лавр Петрович достал лист с приклеенными на него бумажками и положил на рисунок перед Бошняком.

– Ты пел Маратовым жрецам… Безумной ревности и дерзости ничтожной… Над равнодушною толпою… И власти древнюю гордыню… – прочитал Бошняк. – Хм… Руки у него дрожат. Четыре записки – четыре убийства?

– Да-с, – кивнул Лавр Петрович. – Я их уж как не складывал. Не выходит смысла.

– Ты пел Маратовым… – Бошняк осёкся. Грифель замер над белым зрачком незнакомца. – Зарезан?

– Каролина Адамовна сказали? – спросил Лавр Петрович.

– Она ничего не говорила, – Бошняк глядел на неровные строчки. – Полагаю, что знаю ту записку, которая мне адресована была.

Бошняк продолжил набрасывать портрет – под карандашом проступили широкие скулы, волевой строгий взгляд.

– Богиня чистая, нет, не виновна ты, – словно про себя выговорил он.

– Простите-с? – не расслышал Лавр Петрович.