Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– С чего три? – удивился первый ищейка. – Полтора. Как обычно. Александр Карлович вас собственноручно в кабинет доставили. Потом водой напоили, чтоб стошнило. Иначе, сказали, Богу душу отдадите.

– Сволочь, – сказал Лавр Петрович. – Силу свою надо мной решил показать.

– Будь моя воля, – сказал первый ищейка, – я бы ему зубы-то проредил. Чистый больно и настырный. Что твой херувим с яйцами.

Лавр Петрович крепко задумался про херувима с яйцами, который сидел на подоконнике и, как Жозефина, качал толстенькой ножкой.

Развернув перед часовым бумагу, Бошняк прошёл в ворота Петропавловской крепости. В каптёрке по его распоряжению уже ждал надзиратель, вызванный для допроса. Он стоял перед пустым начальственным местом, сцепив перед собой большие бледные руки. Бошняк бросил перчатки на стол.

– Сядь, братец, – сказал.

Надзиратель не торопясь сел напротив. Как бы оттягивая разговор, стал смотреть в потолок.

– Помню, – сказал Бошняк, – ты записку мне передавал, когда я в крепости сидел…

– Один раз на копейку позарился, – равнодушно ответил надзиратель. – Деток кормить надобно.

– Сколько деток?

– Семеро.

– А жена что?

– Повесилась.

– Отчего же повесилась?

– Знамо отчего. Дура, – надзиратель почесал глаза. – Щи кислые состряпала. А я не захотел. Потом Егорка малой прибегает: «Мама висит». Генерал-адъютант Сукин собственноручно распорядился, чтобы мне денег на гроб выдали. Гробы-то нынче кусаются.

Всё это надзиратель проговорил всё так же равнодушно, будто всё это никоим образом его не касалось.

Бошняк побарабанил пальцами по столу:

– От полковника Пестеля записки носил?

Надзиратель усмехнулся. Видно, понял, что признание его про жену будет сегодня не последним и станет в ряд с записками и прочей требухой, которую он уже давно забыл.

Бошняк вынул из кармана смятую полоску бумаги, положил на стол:

– Вот сейчас о детках подумай.

– Был грех, – не взглянув на бумагу, сказал надзиратель.

– Кому передать следовало?

– Подполковнику фон Пелену. В соседнем крыле сидел. Поближе к вам.

И добавил, как полагалось.

– Вы уж меня не губите, ваше благородие.

Бошняк подумал, что пугать этого малого – всё равно что рассказывать глухому про геенну огненную.

– А что фон Пелен? Каков человек?

Надзиратель скорчил рожу. Бошняк не сразу понял, что это была улыбка.

– Затейник, – сказал надзиратель. – Бывало, спросишь его: «Ну что, ваше благородие? Какие нынче новости?» А он укажет на стену казематную: «Смотри, братец, в седьмом ряду кирпичи неровно как легли, стало быть, каменщик пьян был». А стене той сто лет в обед и ни конца ей, ни края.

– В какой камере фон Пелен?

– По этапу в Сибирь отправлен…

– Когда?

– С час тому.

Каролина крепко держала Бошняка под руку. Неожиданная поездка обрадовала её.

Фролка глядел с радостным удивлением. Экипаж легко бежал по сонной петербургской пыли. Сквозь кованые решётки мелькала ярко-синяя вода, пролетали безлюдные мосты, ленивые, полупустые дома. За темнотою арок маячили солнечные стены дворов-колодцев, а возле ворот в обнимку с мётлами дремали дворники. Осень ещё не наступила, но уже кружила в воздухе редким сухим листом.

Дома закончились, потянулись стены из тёмно-красного кирпича. Трубы мануфактур пускали чёрный дым, а издали уже тянуло свежестью, лесом. Впереди показался полосатый шлагбаум заставы. Будочник поднял деревянную перекладину, прижал алебарду к груди. Экипаж выехал на широкий, разбитый телегами тракт. Фролка весело всплеснул вожжами, и двуколка полетела.

Сразу после заставы начался молодой сосняк. В ноздри ударило свежей смолой и хвоей. Копыта весело месили летнюю грязь. Бошняк щурился от мелькающего между стволами света.

– Эх, Александр Карлович, Каролина Адамовна, – проговорил Фролка. – Хорошо-с!.. Вот бы сейчас в Одессу… А? Повернём?

Каролина вяла Бошняка за руку.

– Почему вы хмуритесь, Саша? – улыбнулась она. – Всё почти уже позади. Теперь всё хорошо будет. Вот мы едем с вами, и я понимаю, что всё будет хорошо… А далеко до Одессы? – спросила у Фролки.

– Одной ногой, как говорится, уже в ней, – ответил тот.

Каролина с улыбкой взглянула на Бошняка.

– Может, и правда повернём?

Лес закончился, и воздух над трактом наполнился странным звоном, будто где-то далеко впереди из ящика в ящик пересыпали тяжёлые гвозди.

Каролина перестала улыбаться. Звон нарастал.

Впереди тянулся неровный строй каторжан, слышались окрики конвойных. Фролка недоумённо поглядел на Бошняка. Тот кивнул в сторону этапа:

– К ним держи.

Бошняк повернулся к Каролине. От его взгляда ей стало неловко.

– Вы знали подполковника фон Пелена? – спросил Бошняк.

Каролина высвободила руку.

– Как же? Фон Пелен. С Пестелем дружен был, – продолжил Бошняк. – На Кавказе с капитаном Ушаковым воевал. В свите государя Александра Павловича до самой его кончины состоял.

– Не помню! – сказала Каролина.

– Очень хочется, чтобы и он вас не вспомнил, – заметил Бошняк.

Скрипели рессоры. Вокруг, перекрывая кандальный звон, оглушительно стрекотали кузнечики.

– Отпустите меня, Саша, – посоветовала Каролина. – Отпустите меня сейчас. Это нехорошо – обманом везти.