Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

Бошняк увидел густой дым над куполом церкви святой Екатерины и понял, что опоздал. По Кадетской линии бежали люди, слышались крики: «Пожар!» Мимо проехала телега с насосом, водоливными трубами и складной лестницей. Один из пожарных часто стучал колотушкой в железную доску. Другой всё так же прижимал к груди гитару. Оглушительно трещали погремушки на лошадиной сбруе. Следом за телегой проехали ещё две, гружённые бочками с водой.

– Ишь ты, со всех кварталов пожарных отрядили, – удивился второй ищейка. – Должно, знатно горит.

– Тут деревянных домов много, – ответил первый. – Полыхнёт, что твоя Москва.

– И куда нам в такой дымине? – спросил второй ищейка.

– За бочками держи, – сказал Бошняк. – Не ошибёшься.

Ищейка свернул в переулок вслед за подводами и толпой. В дыму темнели контуры домов, силуэты людей, лошадей, повозок.

– Расступись! – послышался крик брандмайора[53].

Пробежала баба с вытаращенными слезящимися от дыма глазами и с сундуком в руках. Углы его были обиты медью. В щели сундука забилась земля.

– Видал?! – крикнул Бошняк первому ищейке. – Быстро, а то уйдёт!

Первый ищейка спрыгнул с повозки, исчез в дыму.

Экипаж выехал к охваченному пламенем деревянному дому.

Огонь рвался из окон, лизал стрехи. Двое пожарных направили на дом водоливные трубы, другие налегали на насосы. Толстые струи били в горящие окна. Огонь принялся за крышу. Четверо пожарных тащили новую бочку воды.

– Ушёл, – сказал Бошняк.

– А ежели он там? – кивнул на пожар Лавр Петрович.

– Ушёл, – повторил Бошняк.

– Эдак, пока мы всех спымаем, пол-Питера сгорит! – сказал второй ищейка.

– Место происшествия осмотреть не желаете? – с издёвкой спросил Бошняка Лавр Петрович.

В эту минуту крыша рухнула.

Бошняк прижал платок ко рту.

– Милейший! – позвал он брандмайора.

К Бошняку подошёл человек с закопчённым лицом и белыми морщинками возле глаз.

– Вещи какие спасли?

– Какие тут вещи? – с охотою заговорил бранд-майор. – В один момент полыхнуло. Со всех сторон.

– Вот она, вашскобродь[54], – раздался хриплый от дыма голос первого ищейки. – Еле догнал. Пёрла, как лошадь.

Одной рукой он держал за загривок упирающуюся бабу, другой волок сундук.

– Куда ж ты, милая, спешила? – спросил Бошняк.

– Так по делам, – не оставляя попыток освободиться, ответила баба.

– Ну, раз по делам, садись. Подвезём, – Бошняк кивнул первому ищейке.

Тот забросил бабу в коляску, затащил сундук.

Баба крякнула, хотела было вывернуться и закричать, но Лавр Петрович прижал сапогом её голову к доскам:

– Потерпи, милая.

Сундук был закрыт на замок.

– Что в сундуке? – спросил Бошняк.

– Нажитое непосильным трудом, – ответила баба.

– Ты своим трудом и на сундук такой бы не заработала, – сказал Лавр Петрович.

Бошняк вынул пистолет, сбил рукояткой хлипкую дужку замка, откинул крышку.

– Чего там? – заёрзала на дне повозки баба.

Бошняк кивнул на горящий дом:

– Он сундук закопал?

– Он, – баба закусила край платка. – Прошлой ночью. А я подглядела.

– Гони её, – сказал Бошняк.

Первый ищейка принял бабу с повозки и для скорости дал ей пинка.

В сундуке, испачканный бурой кровью, лежал походный унтер-офицерский мундир. Грудь его была разорвана в тряпки.

– Эка ж его, – удивлённо присвистнул второй ищейка.

– Твою же мать, ещё один инвалид, – сказал Лавр Петрович.

Новый капитанский мундир был покрыт пыльцой луговых цветов.

По тропинке через поле шёл Ушаков.

Левая рука его покоилась в висевшем на шее широком чёрном платке.

Посреди поля Ушаков остановился, размял немеющие пальцы правой руки, вытащил из платка пистолет.

Снова положил пистолет в платок и снова вытащил. Прицелился в василёк.

Дуло пистолета дрожало, тянуло слабеющую руку к земле.

Под ногами цепочкой ползли муравьи.

Царское Село было совсем близко. Ушаков вошёл в лес, что примыкал к Екатерининскому парку. Запах смолы, щебет птиц, шум ветра, словно тиски доктора Пермякова, давили голову. Он старался идти быстрее, но мешали нога и тело, которое стало ему велико.

Лес редел. Меж деревьями проступили аллеи с кустами белых роз.

Ушаков нашёл давно выбранную скамейку. Тяжело опустился на неё. Скамейка была не видна с аллеи, но с неё хорошо просматривался парк.

Прошла компания смеющихся дам с зонтиками. По дорожке на той стороне пруда маршировали солдаты. В чёрной воде плавали утки.

Каждое движение глаз отдавалось болью. Ушаков положил руку на рукоять пистолета, закрыл глаза. Он слышал смех, лёгкий плеск воды – кто-то бросал в пруд камешки. Под ногами шевелилась земля.

Ушаков задремал. Он видел стрельбу, слышал пороховой дым, чувствовал свет красного фонаря на глухой улице. В ожидании застыл лев. Его разбудили шаги и голоса.

Ушаков поёжился от сырости. Парк опустел. По аллее в тёмно-зелёном мундире, белых перчатках, с орденом Андрея Первозванного на груди шёл государь Николай Павлович. Он держал за руку девочку лет четырёх, которая в розовом платье с корсетом и в шляпке с лентами смотрелась как маленькая копия своей матери. Девочка гордо держала перед собой маковый кренделёк. За спиной Ушакова из парка прилетел тихий шёпот. Он обернулся, но увидел лишь обыкновенные сумерки и деревья.