Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– Ох, Евпраксия, и страху я натерпелась, – торопливо рассказывала она. – Сижу одна с лампой в руках, а кругом темно. Даже засыпать стала. Как вдруг – всплеск. Слышу, лодка в песок вошла и кто-то на землю ступил. «Александр Сергеевич, вы?» – спрашиваю. А тот молчит, не отвечает. Я дыхание затаила. Жду. А потом вдруг пальцы такие страшные, с когтями обкусанными, лепестки раздвигают. И я вижу глаз. Он такой пустой был, Евпраксиньюшка, совсем пустой.

– Господи Боже, – Евпраксинья перекрестилась. – И что же?

– Я сил лишилась. Не могу ни рукой пошевелить, ни закричать. А он лепестки-то раздвигает. Лицо в шерсти. На голове – рога. И улыбка такая, как будто он неделю не ел, а теперь еду увидел. А потом вдруг всё… Улыбаться перестал. Будто видом моим разочаровался. Руки убрал. Исчез. И слышу: лодка отчалила.

– Должно быть, один из чертей заблудился, – Евпраксия налила из маленького железного чайника в кружку горячего глинтвейна, протянула Дарье Петровне. – Иногда Александр Сергеевич теряет меру. Впрочем, за это мы его и любим.

Дарья Петровна обхватила кружку холодными пальцами:

– А потом, Евпраксия, душенька, цветок раскрылся, и я оказалась посреди сияния. Все смотрели на меня. Водяной, русалка, кот, какая-то хрюшка. Все! Они будто всегда ждали моего появления в своих незатейливых жизнях. И я явилась им, такая прекрасная, такая удивительная и единственная, какой и должна быть. Я вдруг ощутила в себе силу, которая способна управлять миром. Почувствовала, что любое слово моё, любое желание будет вмиг исполнено. Но я не знала, что должна пожелать, что вымолвить. Но знала, что Александр Сергеевич смотрит на меня и любуется мной.

Дарья Петровна поднесла кружку к губам:

– Что это? Глинтвейн?

Принялась жадно пить.

– Милая, милая, Дашенька, – сказала Евпраксия. – Не было здесь Александра Сергеевича. Говорят, что не было.

– Ты просто живой была, душенька, – ответила Дарья Петровна. – Оттого и не видела.

У кареты стояли Блинков и калмыки. Их глаза горели в темноте, как у нашкодивших котов. Карета раскачивалась, отзывалась возмущёнными голосами.

– Кто там? – спросил Бошняк.

– Пушкина ловили, – почему-то за всех ответил Бадмаев.

– И много наловили?

– Полна коробочка, – придвинулся и сбивчиво зашептал Блинков. – Одного чёрта только не спымали. Уж больно вертляв. Остальные сами сдались.

– Отпускай, – сказал Бошняк.

Бадмаев откинул запор, открыл дверцу.

Темнота внутри кареты на мгновение замерла. Из неё посыпались: Пьеро, чёрный рыцарь, скоморох, мужик без головы, Хуалар… Последним, смяв в лепёшку маскарадный костюм, выпал Турумбар. Его падение напугало остальных, и они, путаясь в травах, побежали по лугу туда, где темнел лес.

Деревья у дороги махали листьями, как барышни ладошками. Было утро. Было свободно и хорошо.

Истопник не торопясь шёл рядом с телегой:

– Вот оно как, Дмитрий Кузьмич… Две райские птицы сказали, что если я первый Царицу ночи найду, то полное отпущение грехов получу. Там ещё условия были, но их я давно выполнил. И смерть принял, и против вас в итоге прав оказался. Ну я сразу Царицу искать. Маскарад-то ещё как следует не разогрелся. Темень. Черти по лесу бегают. А один пьяный лежал. Я с него шкурку-то и снял. Мой костюм. По размеру. А потом гляжу – лодки этак ёлочкой выстроены. Неспроста, думаю, лодки. Сел. Поплыл. А посреди воды островок махонький. А на нём цветок. А в цветке девчушка такая смешная. Лампа в руке дрожит. Глазищи от испуга с кулак. Хошь верь, хошь нет, а руки у меня словно отсохли, и слеза прошибла. Одна. Сроду не плакал, да и тут нечего…

Истопник осклабился, шмыгнул носом.

– Конечно, всё это выдумки маскарадные. Но мне, ей-богу, так легко вдруг стало. Ну их всех, думаю. Поедем сейчас с Дмитрием Кузьмичом во Псков, на кораблик сядем, поплывём, заживём. И будет нам хорошо, – истопник снял фартук, бросил его в кусты, растёр запотевшую от толстой кожи грудь. – И тебя, Дмитрий Кузьмич, вылечим. Сейчас врачи знаешь какие стали? Все болячки им по зубам. Мёртвому в черепуху вставят этакую шестерёнку с пружинкой, а он как давай ско́кать. И не остановишь.

Ему показалось, что Ушаков улыбается.

За пригорком, за лесом блеснули купола Пскова.

Истопник и капитан Екиманов сидели за столом в каюте на корабле «Чехонь». За крошечным оконцем плескала река Великая.

– Стало быть, не поможешь? – спросил истопник.

– Ты знаешь, где Америка-то? – Екиманов смотрел насмешливо.

Он не был похож на капитана и больше напоминал торговца рыбой, которому повезло с лодкой.

Екиманов ткнул большим пальцем себе за спину:

– Там никакой Америки нет.

– А вот мы и проверим.

Истопник вынул из сумы пачку ассигнаций. Отделил от них треть, придвинул капитану.

– Как-то меня Дмитрий Кузьмич из-под огня воинов Сурхай-хана выносил… Смотрю я на себя. Грудь разворочена, сердце своё вижу… – истопник усмехнулся. – Так вот, я его и спрашиваю: «Куда это ты меня? Я же мёртвый». А он ответить не успел. Его как раз пуля в лоб хлопнула. Он уже мёртвый мертвого нёс. Вот тогда я и успокоился.

– Мы по Великой на юг до самого истока пойдём, – сказал Екиманов, глядя на деньги и не трогая их.