Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– Мятеж никогда не был мне близок, ваше величество, – сказал он. – И друзьям моим недоставало мыслей гражданина и свободы в моих стихах. Мало кто понимает, что текст может иметь в себе ровно столько свободы, сколько сможет вынести. Но… Я люблю своих друзей и не могу отречься от них. И я бы не отстал от них на Сенатской. Ссылка в Михайловское спасла меня, и я благодарю за это небо.

– Где же ваши известные бакенбарды? – не сразу спросил Николай.

Пушкин покачал головой:

– Утратил, ваше величество.

– Не беда, – сказал государь. – На свободе новые отрастут. Ваша деревенская ссылка окончена.

Николай сложил лежащие пред ним бумаги.

– Нагородили же ваши поклонники, Александр Сергеич, – с лёгкой иронией заметил он.

Пушкин благоразумно промолчал.

– Полагаю, – сказал государь, – российская цензура ещё не доросла до вашей поэзии. Я сам буду вам цензором.

Пушкин склонил стриженую голову, чтобы скрыть чёртиков в своих глазах:

– Сочту за честь, ваше величество.

«Поэты… Как же они путают всё… – подумал государь. – Хотя без них Россия пахла бы иначе».

Выйдя из кабинета, Пушкин поклонился закрывшейся за ним двери, осторожно прошёл по коридору – вдоль вечных колонн, по бесконечным коврам.

Спустился по лестнице, на ходу расстёгивая тесный сюртук.

Спешил.

Бежал.

Летел.

Вымышленная история, основанная на реальных событиях

«…Судя о Витте по его репутации, я считаю его способным на многие вещи, которых не должно бы быть».

Иван Борисович Пестель в письме сыну Павлу Пестелю

Обычно представители той или иной профессии общаются преимущественно с коллегами по ремеслу. Историк хорошо знает приёмы работы со свидетельствами минувшего: постановка проблемы – поиск документальных источников – их сопоставление – общая картина событий – итоговые предположения, и могло ли быть иначе. Как правило, если случается беседовать с неисториком, то выходит род лекции или ответов на вопросы.

Редкая удача, когда случается вдруг обстоятельный разговор с человеком, всматривающимся в прошлое с оптикой и задачами другого рода – не исследовательскими, а художественными. Мне такая удача выпала, когда годы назад Александр Гоноровский предложил мне роль консультанта при работе над сценарием сериала «Цербер».

Получилось, что я не просто отвечала на те или иные вопросы сценариста или указывала на какие-то фактические ошибки. Мне повезло в полном смысле, беседы наши получились долгими, а собеседник не просто спрашивал о том о сём, но объяснял приёмы и логику построения художественного повествования, и это было шансом заглянуть в неведомый мне мир.

Автор художественного текста видит прошлое в оптике других, своих задач, исследует его иными, собственными методами. У него свои приёмы, он должен выйти за рамки строго документированного прошлого, дополнить историческую реальность вымыслом. Теперь, когда Александр Гоноровский уже с соавтором Ильёй Егарминым вместо сценария занялся историческим романом, наши неспешные дискуссии возобновились. Снова речь шла не только о том, могли ли быть усы у господина офицера (у кавалериста – да, причём обязательно, у пехотинца – нет, таковы были требования уставов), но и о принципах архитектуры художественного текста, а главное, снова о том, как совместить историческую достоверность с фантазией, как придумать увлекательный сюжет и живых персонажей, одновременно не погрешив против истины, передать дух и колорит эпохи и сказать о ней нечто важное. Ведь в конце концов для всех нас важно прежде всего осмысление прошлого.

Где баланс между уважением к истории и необходимой художнику фантазией? Как «оживить» персонажа, взятого из реальности исторической, и заставить его действовать, думать, говорить по воле автора, особенно если к персонажу этому и автор, и читатель испытывают глубокий пиетет? С персонажами историческими, но не слишком почитаемыми, не очень прославленными, наверное, легче, тем более если они и в реальности были небезупречны. Ещё проще, когда о прошлых событиях известно совсем немного. Допустим, к событиям и героям исторических повествований Яна про Чингисхана и Батыя у нас мало претензий, ибо всё уже заволокло тьмой веков.