Церемонии

Он покорно лизнул ей ладонь и почувствовал, как давление на его губах пропало, оставив мазок слюны на подбородке. Она уставилась на свою ладонь, как ему показалось сначала, с гримасой отвращения, но потом он заметил, как она яростно двигает челюстями и втягивает щеки. Наконец с негромким резким звуком она плюнула себе на ладонь. Он снова почувствовал, как ее руки обхватывают его член, смачивают его. Приподнялся на локте, собираясь лечь на нее, но она помотала головой и прижала его плечи к кровати. Потом села сверху и просунула его внутрь. Там тоже было сухо, но она шире развела ноги и подалась ниже. Ночная рубашка соскользнула и скрыла место, где соединялись два их тела. Напрягая мышцы ног, женщина принялась двигаться вверх и вниз. Ощущение было такое, будто она зажала его член в кулаке; поверхность была грубой почти как наждачка. Боже мой, как там сухо…

– Не торопись, – прошептал он, притягивая ее к себе и закрывая ее рот своим. Ее губы остались плотно сомкнутыми, и через секунду он почувствовал, как она сопротивляется. И крепче прижал ее к себе. Неожиданно ее рот раскрылся, но она едва успела выдавить одно слово, – Сарр, – как его язык проник между ее губами.

Имя вернуло его к реальности. Вместе с уколом совести возбуждение отступило, он почувствовал, как выскальзывает из нее. Но дело было не только в имени. Кончиком языка он нащупал у нее во рту какой-то шероховатый, непривычный комок плоти.

Он окончательно высвободился, женщина слезла и теперь сидела на краю постели, приглаживая ночную рубашку.

– Мне нужно идти, – прошептала она, поднимаясь на ноги.

– А ты не можешь просто…

Она покачала головой.

– Нет времени. Не сейчас. Приду еще раз завтра ночью.

Но завтра здесь будет Кэрол. Возможно, даже со мной, в этой самой постели… – хотел сказать он. Но женщина бросила на него последний яростный взгляд, выскользнула за дверь и привидением заскользила по темной лужайке прочь.

* * *

А в городе, в темноте квартиры Старик сидит, глядя в пустоту, и размышляет о завтрашней поездке – и о прошлом, к которому предстоит вернуться.

Прошло больше века, и он наконец-то едет домой. Он и прежде – всего-то в 1939 году – побывал неподалеку, но саму ферму не видел с детства. Хотя она наверняка выглядит почти так же. В тех местах обычно почти ничего не меняется.

И он вернется к Горелому месту, Макинеакток, где две женщины уже встретили необычайную смерть. Теперь луна требовала третьей и последней женщины. Третьей и последней смерти…

Разумеется, все там теперь преобразилось. Дерева, которое видело множество кровавых жертвоприношений, больше нет, его поглотила земля. Но на его месте будет нечто куда более замечательное и ужасающее, громадный холм, перед которым он проведет последнюю Церемонию.

По квартире разносится пронзительный стариковский смех. Бедные никчемные дураки!

Тридцатое июля

Женщина на постели застонала. Иорам пригладил бороду и беспокойно глянул на ее раздутый живот. Ни один из ее детей, даже первый, не причинял ей столько боли. Иорам прикусил губу и про себя пожелал, чтобы роды начались поскорее и он с чистой совестью смог позвать повитуху, сестру Нетти Стадемайр.

Лотти казалась такой… громадной. Ему рассказывали о знаках, которые обещали рождение близнецов или даже тройни, но сколько бы сам Иорам ни молился, прося Бога о наставлении, ничто не намекало на то, что в животе его жены находится больше одного ребенка. Стуртевант был по-настоящему напуган и жаждал объяснений. И мог отыскать только одно: толстый назойливый чужак в доме Поротов, которому хватило наглости положить руку его жене на живот во время воскресной службы. Если он и в самом деле проклятое создание, как утверждал кое-кто из соседей, не могло ли само его прикосновение стать проклятием и каким-то образом повредить плоду?

Иорам неуверенно стоял у постели и размышлял, как поступить. Пока приходилось лишь ждать – и, разумеется, молиться, чтобы роды прошли без осложнений. Иорам надеялся, что они не начнутся завтра, в канун Ламмаса. И для Фрайерса будет лучше, если они продут успешно.

В доме чуть дальше по дороге Адам Вердок скорбно смотрел на лежащую в постели жену. Сознание к ней так и не вернулось, и женщина быстро теряла силы. Их дочь, Минна, была просто чудом, дни и ночи напролет заботилась о матери, но Лиза все не шла на поправку, и этим утром Адаму пришлось попросить плотника, пожилого брата Флиндерса, отложить сосновых досок для гроба. Все их молитвы были напрасны.

* * *