Церемония (ЛП)

Скалли с удивлением обнаружила, что, занимаясь с ним любовью, прибегает к словам гораздо чаще, чем привыкла делать это во время секса. Он любит, когда она беззастенчиво говорит, чего хочет. А ей нравится то, что нравится ему. Поэтому она часто озвучивает свои желания и вообще произносит много вещей, впоследствии заставляющих ее краснеть. Позже, в те минуты, когда она вдалеке от Малдера, эти слова возвращаются к ней из ниоткуда, словно обрывочные куски какого-нибудь пошлого диалога, которые ей иной раз доводилось слышать под дверью его квартиры, когда она наведывалась к нему по вечерам без предупреждения. В такие моменты Скалли застывала на месте, занеся кулак над дверью, не отваживаясь постучать, и долго раздумывала, действительно ли нужно беспокоить его, стоит ли та информация, с которой она пришла, долгого, неловкого, тяжелого момента ожидания в коридоре. Иногда, когда Скалли все-таки стучала в дверь, он казался раздраженным. Иногда - смущенным. В любом случае последующий разговор всегда оставлял в ее душе необъяснимое смятение и даже тоску. Но она никогда не решалась взять паузу и спросить себя, почему.

Секс с Малдером - запретный плод, некогда бывший такой притягательной, заманчивой, хотя и опасной фантазией, превратился в насущную потребность, полагающееся ей ежедневное довольствие. Этому занятию они предаются каждый вечер, обычно в уединении его квартиры. И лишь однажды – на работе, хотя ранее они поклялись, что «ни за что и никогда». Оба сознавали, что это чистое безумие, но настолько увлеклись флиртом и поцелуями (причем в роли зачинщицы выступила она), что Малдер не выдержал и, внезапно развернув ее, перегнул через стол. А потом, прижавшись к ней всем телом, спросил срывающимся, охрипшим голосом, хочет ли она его. Когда Скалли не ответила, он задрал ей юбку, нетерпеливо расстегнул ширинку и, решительно отодвинув ее трусики, вошел в нее одним резким движением. Скалли была настолько поражена происходящим, что ее рот так и остался открытым, пока она по воле Малдера была распластана на столе, уткнувшись взглядом в стакан с карандашами, и только старалась приподняться повыше, чтобы сделать угол проникновения более удобным. Руки Малдера стальной хваткой сжимали ее плечи, его бедра резко, с громкими шлепками соприкасались с ее ягодицами, а она кусала губы, чтобы не застонать. И несмотря на то, что это было грубое, почти животное совокупление, а может, и благодаря этому, кончила дважды. Секс казался чем-то новым, необыкновенным, даже сюрреалистичным, словно его изобрели заново - специально для них.

Он – секс с Малдером – определенно отличался от того, что довелось испытать Скалли в объятиях других мужчин. Да и сама она словно бы стала другой. И не могла поверить, что они провели столько лет, не прикасаясь друг к другу так, как касались сейчас. Умом Скалли понимала, что все эти годы закономерно вели их к сегодняшнему моменту, что все сложилось настолько идеально именно благодаря уникальной комбинации тех основ, из которых состояла их жизнь – необходимости идти вперед, раскрывать все новые и новые тайны и безоговорочного, укрепляющегося, несмотря ни на что, доверия. Но все равно, лежа под конец дня обнаженной в постели Малдера, она часто испытывала какое-то неприятное, назойливое чувство горечи и сожаления, будто каждый вечер на протяжении долгих лет пыталась приготовить на ужин тушеную говядину без самой говядины.

Кажется, проходит не менее часа, целиком посвященного безумным жадным поцелуям, прежде чем Малдер расстегивает одну за другой пуговицы на блузке Скалли, и, сняв с нее лифчик, накрывает ладонями грудь, наслаждаясь ее мягким, податливым весом. Скалли вспоминает, что ей следовало бы остановить его, но не делает этого, а он уже перекатывает ее соски между пальцев, а потом легонько трет подушечками чувствительные кончики - так медленно, что она всерьез опасается сойти с ума, Она заворожена его затуманенным, отстраненным взглядом, тем, как его большие руки двигаются под ее блузкой, как его язык скользит между ее губ, смачивая их. Тем, как непринужденно, бездумно, без малейшего напряжения он справляется со всеми этими задачами одновременно, будто за них отвечает только древнейшая, наиболее архаичная часть его мозга, доставшаяся в наследство от животных предков.