Цезарь

«Мне доставлено письмо от Квинта с сенатским постановлением, где речь идет обо мне. Я намерен дождаться, пока оно не будет подтверждено законом, а если этот закон окажется неблагоприятным для меня, я воспользуюсь суждением сената и скорее расстанусь с жизнью, чем с отечеством. Ты же, прошу тебя, приезжай к нам как можно скорее».[67]

Но случилось так, что трибун Серран выступил против указа о возвращении.

Когда Цицерон узнал об этом, вся его энергия иссякла.

Через несколько дней после своего первого письма к Аттику он снова пишет ему:

«Из твоего письма и из самого дела я понял, что все погибло. Прошу тебя не оставлять моих близких в их бедственном положении. Как ты и пишешь, вскоре я увижусь с тобой».[68]

Наконец, накануне августовских нон, в тот самый день, когда был обнародован указ о его отзыве из ссылки, он решился покинуть Диррахий.

Он прибыл в Брундизий в самый день нон и застал там свою дочь Туллию, выехавшую навстречу ему.

Так совпало, что это был день ее рождения и день основания колонии этого города.

Торжество получилось всеобщим.

В Брундизии он узнал, что закон был принят подавляющим числом голосов, почти единодушно.

Он покинул Брундизий, располагая эскортом, за который не только проголосовали городские власти, но и который предложил себя сам.

По дороге Цицерона на каждом шагу останавливали люди, посланные поздравить его.

На протяжении всего пути, ни в одном из городов, через которые проходил бывший изгнанник, не нашлось ни одного именитого или знатного человека, который не вышел бы ему навстречу, если только человек этот не был чересчур скомпрометирован своими связями с противной стороной.

Бросалось в глаза, что от Каленских ворот, через которые он вступил в Рим, все ступени храмов были заполнены народом, и, как только люди узнавали его, они разражались ликующими криками.

Эти крики сопровождали его до самого Форума.

На Форуме скопление людей было настолько велико, что пришлось прибегнуть к помощи ликторов, чтобы расчистить ему проход до Капитолия.

Два или три раза его едва не задавили.

На другой день, в сентябрьские ноны, он явился в сенат и обратился к нему с благодарственной речью.

По прошествии двух дней съестные продукты значительно подорожали.

Несколько голосов, по наущению Клодия, стали кричать, что это уже начало сказываться возвращение Цицерона.

Однако их заставили умолкнуть.

Сенат объявил свои заседания непрерывными.

Многие в Риме желали, чтобы Помпею было поручено продовольственное снабжение города.

Возвращение Цицерона воскресило доверие к Помпею.

Толпа кричала Цицерону:

— Помпея! Помпея! Предложи Помпея!

Цицерон подал знак, что хочет говорить.

Все умолкли.

Голоса Цицерона так давно не слышали, что голос этот, столь часто звучавший прежде, стал для всех чем-то новым.

Цицерон говорил, и говорил хорошо.

Правда, это он сам отозвался так о своей речи, а у него не было привычки хулить себя:

«Feci et accurate sententiam dixi».[69]

Сообразно его совету было подготовлено сенатское постановление, которым Помпею поручалось руководство продовольственным снабжением.

Во время оглашения этого постановления при одном только упоминании имени Цицерона, который предложил его, народ начал рукоплескать.

На следующий день Помпей принял новое назначение, однако выдвинул определенные условия.

Он брался в течение пяти лет обеспечивать Рим продовольствием, но хотел иметь пятнадцать легатов и первым из них назвал Цицерона.

Консулы тотчас составили закон, передающий Помпею на пять лет все полномочия по продовольственному снабжению на всей земле.

Люди разумные сочли, что этого и так более чем достаточно, как вдруг Мессий предложил в качестве поправки, как мы сказали бы сегодня, предоставить Помпею право распоряжаться всеми денежными средствами государства, а также флотом и войсками, которые ему понадобятся, и подчинить его власти тех, кто управляет провинциями.

Цицерон молчал, его это больше не касалось.

К тому же он, знавший Помпея, человека, сидящего сразу на двух стульях, лучше, чем кто-либо другой, полагал, возможно, что не стоит заходить в своем пристрастии к нему чересчур далеко.

На другой день проходили бурные прения по поводу домов Цицерона, как о тех, что были просто-напросто снесены Клодием, так и о том, на месте которого был возведен храм Свободы.

Речь шла о том, чтобы не впасть в кощунство, отбирая собственность у бога или богини.

Дело было передано понтификам, и они постановили следующее: