Цезарь

И в самом деле, как он мог быть потомком Юния Брута, если Юний Брут приказал отрубить головы двум своим сыновьям?

Правда, философ Посидоний утверждал, что, помимо этих двух сыновей, Юний Брут имел еще третьего сына, который в ту пору был слишком молод, чтобы принять участие в заговоре, и что именно он, пережив своего отца и двух своих братьев, стал предком Марка Брута.

Те же, кто отрицал эту родственную связь, говорили, что Брут, напротив, вышел из плебейского сословия, будучи потомком некоего простого домоправителя, чья семья поднялась к высшим должностям в Республике совсем недавно.

Что же касается Сервилии, матери Брута, то она возводила свое происхождение к Сервилию Ахале, который, прослышав, что Спурий Мелий замышляет тиранию и подстрекает сограждан к смуте, спрятал под мышкой кинжал и отправился на Форум.

Там, убедившись, что ему сказали правду, он подошел к Спурию, будто намереваясь сообщить ему нечто важное, и, когда тот наклонился к нему, чтобы послушать, нанес ему удар такой силы, что Спурий рухнул мертвым.

Случилось это примерно за триста восемьдесят лет до описываемых событий, в 438 году до Рождества Христова.

Эта часть родословной Брута была общепризнанной.

Молодой человек имел характер мягкий и строгий.

Он изучал философию в Греции, прочитал и сопоставил всех философов и в качестве образца для себя остановился на Платоне.

Он питал глубочайшее уважение к Антиоху Аскалонскому, главе Древней Академии, и избрал себе в качестве друга и сотрапезника его брата Ариста.

Как все знатные молодые люди того времени, Брут в равной степени хорошо говорил и на латинском, и на греческом языках; он обладал немалым даром красноречия и успешно выступал в суде.

Когда Катон возымел мысль воспользоваться его услугами, чтобы сохранить от разграбления сокровища Птолемея, Брут находился в Памфилии, поправляясь после тяжелой болезни.

Вначале это поручение вызвало у него неприязненное чувство; по мнению Брута, дядя наносил оскорбление Канидию, присылая к нему в качестве инспектора двадцатидвухлетнего юнца.

Но, испытывая глубочайшее уважение к Катону, он повиновался его приказу.

Брут лично составил опись царского имущества, и Катон прибыл, когда пришла пора приступать к распродаже.

Цены на всю золотую и серебряную утварь, все ценнейшие картины, все драгоценные камни и все пурпурные ткани Катон назначал сам.

Более того: желая продать все эти вещи как можно дороже, он сам набавлял цену в ходе торгов, пока она не достигала оценочной стоимости.

Суммы, вырученные на торгах и взятые из казны, составили примерно семь тысяч талантов, то есть сорок миллионов в нашей монете.

Катон принял все меры предосторожности, чтобы эти деньги прибыли в Рим в целости и сохранности.

Опасаясь кораблекрушения, он приказал изготовить ящики, вмещавшие по два таланта и пятьсот драхм каждый, то есть около двенадцати тысяч франков; затем к каждому ящику он приказал прикрепить длинную веревку, к концу которой был привязан кусок пробковой коры, с тем чтобы в случае несчастного случая, когда ящики упадут в воду, эти куски пробки плавали на поверхности и указывали место, где лежат на дне ящики.

Кроме того, Катон составил два реестра, куда были вписаны все суммы, какие он получил и потратил за время своего управления.

Один из этих реестров он вручил своему вольноотпущеннику Филаргиру, а другой оставил у себя.

Но, невзирая на все эти предосторожности, случай погубил оба реестра.

Филаргир, выехавший из Кенхрей, потерпел крушение в море и утратил свой реестр вместе со всеми тюками, вверенными его попечению.

Что же касается второго реестра, то Катон сохранял его в неприкосновенности до самой Керкиры; однако на Керкире, где на городской площади по его приказу были разбиты палатки и матросы, страдая от холода, разожгли огромные костры, пламя перекинулось на палатки, и реестр погиб в огне.

Но, когда один из его друзей стал сокрушаться по поводу этого происшествия, Катон промолвил:

— Я составил этот реестр не для того, чтобы доказать мою надежность, а для того, чтобы показать другим пример строжайшей точности.

Когда в Риме стало известно о его прибытии, все население бросилось навстречу ему и заполнило оба берега реки.

При виде этого флота — ибо Катон, уехав из Рима с одним-единственным кораблем, привел с собой целый флот, — при виде этого флота, поднимающегося вверх по Тибру, и толпы, следующей за ним по берегу, кто угодно назвал бы это триумфом.

Возможно, Катону следовало проявить скромность и остановиться ровно на том месте, где его встречали преторы и консулы, однако он не счел нужным поступить так.

Он продолжал плыть на царской галере Птолемея — великолепной галере с шестью рядами весел, — и остановился лишь тогда, когда привел свой флот под защиту военной гавани.

При всей своей приверженности Катону, мы не можем скрыть от наших читателей, что вначале это неожиданное проявление гордыни у прославленного стоика произвело в Риме достаточно плохое впечатление.