Читаем Цезарь полностью

Вероятно, он ждал, пока успокоятся смуты, затеянные неким Лепидом.

Не следует путать его с тем Лепидом, что входил в триумвират.

Этот Лепид был авантюрист, который возвысился по чистой случайности и, потерпев поражение от Катула, умер от горя.

Когда в Риме стало спокойнее, Цезарь вернулся, чтобы обвинить во взяточничестве Долабеллу.

Подобное обвинение было превосходным способом не только заявить о себе, но и быстро завоевать популярность.

Однако предстояло либо добиться успеха, либо удалиться в изгнание.

Цезарь потерпел поражение.

И тогда он решил уехать на Родос, как для того, чтобы скрыться от новых недругов, которых он только что приобрел, так и для того, чтобы обучаться там красноречию, в котором, видимо, он был недостаточно подкован, коль скоро Долабелла взял над ним верх.

И в самом деле, в Риме все были в большей или меньшей степени адвокатами; спорили редко, но судились постоянно; защитительные речи произносили, декламировали, пели.

Нередко позади ораторов стоял флейтист, задававший им тон и возвращавший их в нужную тональность и к нужному ритму, если во время речи они начинали фальшивить.

Право обвинять имели все.

Если обвиняемый был римским гражданином, он оставался на свободе; однако кто-то из его друзей должен был поручиться за него, и чаще всего его принимал в собственном доме какой-нибудь магистрат.

Если обвиняемый был всадником, квиритом или патрицием, обвинение ставило весь Рим с ног на голову; оно становилось новостью дня.

Сенат принимал сторону за или против обвинения; в ожидании великого дня друзья обвинителя или обвиняемого поднимались на трибуну и распаляли народ, настраивая его за или против; каждый искал доказательства, подкупал свидетелей, обшаривал все вокруг в поисках правды, а за неимением правды — лжи.

На все это давалось тридцать дней.

— Богатый человек не может быть приговорен! — во весь голос кричал Цицерон.

А Лентул, оправданный большинством в два голоса, восклицал:

— Я выбросил на ветер пятьдесят тысяч сестерциев!

То была цена, которую он заплатил за один из двух этих голосов, оказавшийся излишним, ибо для оправдательного приговора достало бы и одного.

Правда, иметь большинство всего лишь в один голос было бы опасно.

В ожидании дня суда обвиняемый носился по улицам Рима, облаченный в лохмотья; он бросался от двери к двери, взывая к справедливости и даже к милосердию своих сограждан, становясь на колени перед судьями, прося, умоляя и плача.

Но эти судьи, кто они были?

То одни, то другие.

Их меняли, надеясь, что новые не будут продажны, как прежние, однако новые продавались еще дороже.

Гракхи посредством закона Семпрония отобрали в 630 году от основания Рима эту привилегию у сенаторов и отдали ее всадникам.

Сулла посредством закона Корнелия разделил в 671 году от основания Рима эту власть между трибунами, всадниками и представителями казначейства.

Цезарь, во времена действия закона Корнелия, вел одну тяжбу в сенате.

Прения продолжались день, два, а порой и три.

Под раскаленным небом Италии, на Форуме, где противоборствующие партии сталкивались, словно волны в бушующем море, ревела буря страстей и над головами слушателей проносились, словно языки пламени, вспышки ненависти.

Затем судьи, даже не пытаясь согнать со своего лица выражение сочувствия или неприязни, проходили перед урной для голосования.

Иногда их было восемьдесят, иногда сто и даже больше, и каждый из них отдавал свой голос, оправдывая виновного или позволяя ему отправиться в изгнание.

Именно таким образом в 72 году до Рождества Христова изгнание было разрешено Берресу, обвинение которому предъявил Цицерон.

Буква А, означавшая absolvo,[5] оказалась в большинстве в суде над Долабеллой, и Долабелла был оправдан.

Как мы уже сказали, Цезарь после этого покинул Рим; читай: был вынужден бежать из Рима на Родос.

Он рассчитывал застать на Родосе известного ритора по имени Молон.

Но в свой расчет Цезарь не принял пиратов.

Цезарь еще не носил с собой свою удачу.

Он попал в руки пиратов, которыми кишело в те времена Средиземное море.

Скажем пару слов об этих пиратах, которые в 80-х годах до Рождества Христова играли в морях Сицилии и Греции примерно такую же роль, какую в XVI веке играли корсары Алжира, Триполи и Туниса.

<p>IV</p>

Некогда эти пираты были, как правило, пособниками Митридата, но, поскольку Сулла в 94 году до Рождества Христова разбил его, отняв у него Ионию, Лидию и Мизию, истребив двести тысяч его солдат, уничтожив его флот и сведя его государство к тем пределам, какие оно имело при его отце, моряки понтийского царя оказались выброшенными на улицу и, не имея более возможности воевать во имя интересов отца Фарнака, решили воевать во имя собственных интересов.

К ним присоединились все те, кого вывели из себя грабежи римских проконсулов, посланных на Восток.

Это были киликийцы, сирийцы, киприоты, памфилийцы.

Рим, занятый войнами между Марием и Суллой, оставил море без охраны, и пираты завладели им.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дюма, Александр. Собрание сочинений в 87 томах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза