Цезарь, или По воле судьбы

В тот день присутствовали даже колеблющиеся: дядя Цезаря Луций Аврелий Котта, его тесть Луций Кальпурний Пизон и Луций Марций Филипп. Все имели очень суровый вид, считая себя выше таких вещей, как междоусобная борьба. Простительно для Котты, пережившего два удара. Может быть, простительно для Филиппа, по своему характеру не способного сделать выбор. Но Луций Пизон, высокий, смуглый, со свирепым оскалом (Цицерон как-то назвал его варваром), раздражал. Абсолютный эгоист. Его дочь слишком хороша и не заслужила такого отца.

Луций Пизон прочистил горло.

– Ты хочешь что-то сказать? – спросил Цезарь.

– Да.

– Тогда говори.

Пизон встал:

– Прежде чем ввязываться в войну, Гай Цезарь, не лучше ли снестись с Гнеем Помпеем и договориться о замирении?

Ватия Исаврийский отреагировал незамедлительно, губами издав неприличный звук.

– Фу, Луций Пизон! – крикнул он. – А ты не думаешь, что для этого поздновато? Помпей в Фессалонике, он купается в роскоши. У него была масса времени, чтобы уладить все мирным путем. Он не хочет мира. А если бы и хотел, Катон с Бибулом воспротивились бы. Сядь и заткнись!

– А мне понравилось! – хихикал потом за обедом Филипп. – Сядь и заткнись! Как это деликатно!

– Что ж, – усмехнулся Цезарь. – По крайней мере, он хоть что-то сказал. А ты, распутник, плывешь по течению неколебимо, как баржа Птолемея Филопатора.

– Я люблю метафоры. Что это за баржа?

– Самое большое и самое раззолоченное судно на свете.

– По шестьдесят человек на весло?

– Чушь! – фыркнул Цезарь. – С таким количеством гребцов оно летело бы быстрей, чем снаряд баллисты.

Юный Гай Октавий, широко открыв серые глаза, восторженно слушал.

– А ты что скажешь, Октавий-младший? – спросил Цезарь.

– Что страна, которая может построить такой большой корабль и покрыть его золотом, должна быть очень и очень богатой.

– Несомненно, – согласился Цезарь, пристально глядя на мальчугана.

Ему уже четырнадцать. В нем произошли некоторые изменения, связанные с половым созреванием. Но красота осталась. Он стал немного походить на Александра. Роскошные вьющиеся золотые волосы прикрывают его оттопыренные уши. Но Цезаря, весьма чувствительного к подобным вещам, больше обеспокоила не женоподобность подростка, а отсутствие признаков возмужания. К своему удивлению, он обнаружил, что его тревожит будущее этого паренька. Он не хотел, чтобы тот ступил на путь, болезненно затрудняющий любую карьеру. Сейчас нет времени поговорить с ним, но когда-нибудь он это сделает. Когда выберет подходящий момент.

Последний визит его был к Сервилии. Та сидела одна.

– Белые ленточки в волосах тебе очень идут, – сказал Цезарь, удобно располагаясь в кресле после дружеского поцелуя.

– Я надеялась видеть тебя немного раньше.

– Время, Сервилия, мой враг. Но явно не твой. Ты ни на день не постарела.

– За мной хорошо ухаживают.

– Я слышал. Луций Понтий Аквила.

Она напряглась:

– Как ты узнал?

– У меня океан информаторов.

– Похоже, очень хороших.

– Теперь, когда он у Помпея, ты, должно быть, скучаешь.

– Всем можно найти замену.

– Вероятно. Я слышал, что Брут тоже в Эпире.

Уголки маленького рта опустились.

– Фу! Этого я никогда не пойму. Он держит сторону убийцы своего отца.

– Это было давно. Должно быть, Катон значит для него больше, чем давнее прошлое.

– Это ты виноват! Если бы ты не разорвал его помолвку с Юлией, он был бы с тобой.

– Как двое из твоих трех зятьев. Лепид и Ватия Исаврийский. Но Гай Кассий и Брут в другом лагере. Ты в любом случае не проиграешь, не так ли?

Сервилия пожала плечами. Ей не нравилась эта холодная пикировка. Цезарь явно не собирался возобновлять отношения. Об этом говорили его взгляд и поза. Но, увидев бывшего любовника после десятилетней разлуки, она вновь почувствовала его власть над собой. Да, власть. Это всегда ее возбуждало. После него другие мужчины казались ей пресными. Даже Понтий Аквила – не более чем средство утолить зуд. Цезарь изменился, разумеется, и все же ни на день не постарел. Появились морщины, но они свидетельствовали только о лишениях и преодоленных препятствиях. В отличной форме, строен, работоспособен. Как, несомненно, и та часть его тела, которую ей не увидеть уже никогда.

– Что случилось с той галльской дурой, которая мне писала? – резко спросила она.

Лицо его окаменело.

– Она умерла.

– А ее сын?

– Исчез.

– Не везет тебе с женщинами, да?

– Поскольку мне везет в других, более важных делах, Сервилия, меня это не удивляет. Фортуна очень ревнива.

– Однажды и она покинет тебя.

– О нет. Не надейся.

– У тебя есть враги. Тебя могут убить.

– Я умру, – сказал он, вставая, – только тогда, когда буду готов.