Цинковые мальчики

Мне говорят: "Поезжай и напиши об этом". А я не могу. Не могу уже видеть человека, превратившегося в нечеловека во имя каких-то госуджарственно-племенных идей. Для меня нет идеи выше одной - единственной человеческой жизни. Мертвый человек... Мертвая птица... Мертвый дом... Во имя? Помыть русские солдатские сапоги в индийских водах... Или качать чеченскую нефть... Не больны ли мы безумием? Разве нормальный, а не безумный человек может смотреть по телевизору и слушать каждый день по радио об убийстве: "За истекшие сутки позиции федеральных войск обстреливались тридцать четыре раза, трое военнослужащих убиты, один ранен", "Противник на подступах к городу Гудермесу понес крупные потери". Где-то в далекой русской деревне екнуло материнское сердце... Крикнуло... Я была на одних такихъ похоронах... Хоронили молодого офицера, его привезли из Грозного. Плотное людское кольцо у свежевырытой могилы... Военный оркестр... Все молчали, даже женщины не плакали. Выступал генерал... Все те же слова, что и десять, и пятьдесят, и сто лет назад: о наших границах, о великой России, о мести, о ненависти, о долге. О долге убивать?! И только маленькая девочка беззащитно и наивно вглядывалась в красный гроб: "Папа! Папочка... Куда ты ушел? Почему ты молчишь? Твы обещал вернуться... Я нарисовала тебе альбом... Папа, папочка, где ты?" Даже военный оркестр не мог заглушить ее детского недоумения. И вот, как зверька, ее отрывают от красного гроба и несут к машине: "Папа... Папочка... Па-а-а..."

Один нормальный человек был среди нас. Ребенок. А заговор взрослых продолжается. По древним ритуалам... Клятва. Салют. Мы не воюем... А гробы в Россию уже идут в Россию...

И я пишу о войне...

Светлана Алексиевич. Минск.

Цинковые мальчики

Из дневниковых записей

для книги

14 июня 1986 года

Говорю себе: я не хочу больше писать о войне. Когда окончила "У войны не женское лицо", долго не могла видеть, как от обыкновенного ушиба из носа ребенка идет кровь, убегала на даче от рыбаков, весело бросавших на береговой песок выхваченную из далеких глубин рыбу, меня тошнило от ее застывших, выпученных глаз. Наверное, у каждого из нас есть свой запас защиты от боли - физической и психологический. Мой был исчерпал до конца. Меня сводил с ума вой подбитой машиной кошки, отворачивала лицо от раздавленного дождевого червяка. Думалось не раз, что животные, птицы, рыбы, как и все живое, тоже имеют право на свою историю. Ее еще когда-нибудь напишут.

И вдруг! Если это можно назвать "вдруг". Идет седьмой год войны.

"У существующей печали сто отражений" (В. Шекспир. Ричард III).

...По дороге в деревню подвезли девочку-школьницу. Она приезжала в Минск за продуктами. Из большой сумки торчали куриные головы, в багажник втиснули сетку с хлебом.

В деревне нас встретила ее мать. Она стояла у калитки и кричала.

- Мама! ! - подбежала к ней девочка.

- Ой, ты моя дочурка, пришло письмо. Андрей наш в Афганистане... О-о-о!.. Привезут, як Федоринова Ивана... Малое дитя - малая ямка... А я же вырастила не хлопца, а дуб высокий... Два метра ростом... Написал: "Гордись, мама, я - десантник..." О-о-о!.. Людцы мои золотенькие...

А тот другой, прошлогодний случай.

...На автобусной станции в полупустом зале ожидания сидел офицер с дорожным чемоданом, рядом с ним худой мальчишка, подстриженный под солдатскую нулевку, копал вилкой в ящике с засохшим фикусом. Бесхитростно подсели к ним деревенские женщины, выспросили: куда, зачем, кто? Офицер сопровождал домой солдата, сошедшего с ума: "С Кабула копает. что попадет в руки, тем и копает: лопатой, вилкой, палкой, авторучкой". Мальчишка поднял голову: "Прятаться надо... Я вырою щель... У меня быстро получается... Мы называли их братскими могилами... Большую щель для всех вас выкопаю..."

Первый раз я увидела зрачки величиной с глаз...

О чем говорят вокруг меня? О чем пишут? Об интернациональном долге, о геополитике, о наших державных интересах, о южных границах... Глухо ходят слухи о похоронах в панельных домах и сельских хатах с мирными геранями на окнах, о цинковых гробах, не вмещающихся в "пенальные" размеры "хрущовок". Матери, еще недавно в отчаянии бившиеся над слепыми железными ящиками, выступают в коллективах, в школах, призывая других мальчиков "выполнить долг перед Родиной". Цензура внимательно следит, чтобы в военных очерках не упоминалось о гибели наших солдат, нас заставляют верить, что "ограниченный контингент советских войск" помогает братскому народу строить дороги, развозить удобрения по кишлакам, а советские военврачи принимают роды в афганских женщин. И многие верят. Вернувшиеся солдаты приносят в школы гитары, чтобы спеть о том, о чем надо кричать...

С одним долго говорила. Я хотела услышать о мучительности этого выбора - стрелять или не стрелять. А для него как бы не существовало тут драмы. Что хорошо - что плохо? Хорошо "во имя социализма убить"? Для этих мальчиков границы нравственности очерчены военным приказом.