Цинковые мальчики

Рассказывают о жестокости, с которой моджахеды расправляются с нашими пленными. Похоже на средневековье. Здесь и в самом деле другое время, календари показывают четырнадцатый век.

У Лермонтова, в "Герое нашего времени", Максимыч, оценивая действия горца, который зарезал отца Бэлы, говорит: "Конечно, по-ихнему он был совершенно прав", - хотя с точки зрения русского - поступок зверский. Писатель уловил эту удивительную черту русского народа - умение стать на позицию другого народа, увидеть вези и "по-ихнему".

А сейчас...

Из рассказов:

- Взяли в плен "духов"... Допытываемся: "Где военные склады?" Молчат. Подняли двоих на вертолетах: "Где? Покажи..." Молчат. Сбросили одного на скалы.

- Убили друга. Они будут смеяться? Радоваться? А его нет... Где больше людей, туда стреляю. В афганскую свадьбу стрелял... Шли молодые: жених и невеста... Мне никого не жалко... Друга нет.

У Достоевского Иван Карамазов замечает: "Зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток".

Да, я подозреваю: мы не хотим об этом слышать, мы не хотим об этом знать. Но на любой войне, кто бы ее и во имя чего ни вел - Юлий Цезарь или Иосиф Сталин, - люди убивают друг друга. Это убийство, но об этом у нас не принято задумываться, даже почему-то в школах мы говорим не о патриотическом, а о военно-патриотическом воспитании. Хотя почему я удивляюсь: "почему-то", все понятно - военный социализм, военная страна, военное мышление. Но мы же хотим стать другими людьми?..

Нельзя так испытывать человека. Человек не выдержит таких испытаний. В медицине это называется "острым опытом". Опытом на живом.

Кто-то сегодня процитировал Л. Толстого о том, что "человек текучий".

Вечером включили магнитофон, слушали "афганские" песни. Детские, еще не оформившиеся голоса хрипели под Высоцкого: "Солнце упало в кишлак, как огромная бомба", "Мне не надо славы. Нам бы жить - и вся награда", "Зачем мы убиваем? Зачем нас убивают?", "Что ж ты меня так предала, милая Россия?", "Вот уже и лица стал я забывать", "Афганистан, ты больше, чем наш долг. Ты наше мирозданье", "Как большие птицы, скачут одноногие у моря", "Мертвый, он уже ничей. Нет уже ненависти на его лице".

Ночью мне снился сон: наши солдаты уезжают в Союз, я - среди провожающих. Подхожу к одному мальчишке, он без языка, немой. После плена. Из-под солдатского кителя торчит госпитальная пижама. Я что-то у него спрашиваю, а он только свое имя пишет: "Ванечка. Ванечка". Так ясно различаю его имя - Ванечка... Лицом похож на паренька, с которым днем беседовала, он все повторял: "Меня мама дома ждет".

...В последний раз проезжаем по замершим улочкам Кабула, мимо знакомых плакатов в центре города: "Светлое будущее - коммунизм", "Кабул - город мира", "Народ и партия едины". Наши плакаты, отпечатанные в наших типографиях. Наш Ленин стоит здесь с поднятой рукой...

В аэропорту встречаем знакомых кинооператоров. Они снимали загрузку "черного тюльпана". Не поднимая глаз, рассказывают, что мертвых одевают в старую военную форму, еще с галифе, иногда кладут не одевая, бывает, что и этой формы не хватает. Старые доски, ржавые гвозди... "В холодильник привезли новых убитых. Как будто несвежим кабаном пахнет".

Кто мне поверит, если я об этом напишу?

15 мая 1989 года

Опять мой путь - от человека к человеку, от документа к образу. Каждая исповедь как портрет в живописи: никто не говорит - документ, говорят образ. Говорят о фантастике реальности. .Создавать мир не по законам бытового правдоподобия, а "по образу и духу своему". Мой предмет исследования все тот же - история чувств, а не история самой войны. О чем люди думали? Чего хотели? Чему радовались? Чего боялись? Что запомнили?

Но о войне, которая оказалась в два раза длиннее Великой Отечественной, мы знаем ровно столько, сколько нам не опасно знать, чтобы не увидеть себя такими, какие мы есть, не испугаться. "Русских писателей всегда больше интересовала правда, а не красота", - пишет Н. Бердяев. В поисках этой правды и проходит вся наша жизнь. А сегодня особенно - и за письменный столом, и на улице, и на митинге, и даже за праздничным ужином. О чем мы без конца размышляем? Все о том же: кто мы, куда нам идти? И вот тут-то выясняется, что ни к чему, даже к человеческой жизни, мы не относимся так бережно, как к мифам о самих себе. У нас в подкорку загнано: мы самые-самые, самые лучшие, самые справедливые, самые честные. Человека, посмевшего хотя бы в чем-то усомниться, тут же уличают в клятвопреступлении. Самый тяжкий у нас грех!

Из истории:

"Двадцатого января тысяча восемьсот первого года казакам донского атамана Василия Орлова приказано идти в Индию. Месяц дается на движение до Оренбурга, а оттуда три месяца "через Бухарию и Хиву на реку Индус". Вскоре тридцать тысяч казаков пересекут Волгу и углубятся в Казахские степи"1.

Из сегодняшних газет:

"В Термезе зацвел миндаль, но если бы природа и не преподнесла бы такого подарка, эти февральские дни все равно бы остались в памяти жителей старинного города как самые торжественные и радостные...