Цирк

Оля, закопавшись в одеяло поглубже, закрыла глаза и представила, как она выходит в манеж. Ей на голову из-под купола сыплются зеленые купюры, на которых изображен тот самый беловолосый сэр, прожектор поднимается в зрительный зал, оставляя ее в темноте, и она видит, как в третьем ряду встают с мест четыре человека – это ее родители и братья. Они хлопают и улыбаются ей, мальчишки ловят купюры и трясут кулачками, полными денег, над головой. Папа лепечет что-то, но за гомоном зала, за звуками цирка (за многоголосьем, рыком, музыкой) она не слышит, что он пытается сказать. Рядом стоит мама – она уже не смеется. Она плачет.

Оля проснулась среди ночи, ее лицо намокло от слез и пота – соленые капли в уголках губ и глаз засохли желтой потрескавшейся коркой. Она побрела в ванную, чтобы умыться, и в коридоре услышала, что родители до сих пор не спят: они сидели на кухне, шептались. Папа лепетал что-то про «временно» и «найду новую работу», мама то ли всхлипывала, то ли просто нервно хмыкала – Оля не смогла различить. В постель Оля возвращалась медленно, пытаясь захватить как можно больше обрывков их разговора, уместить в голове, запомнить – только зачем? Ничего из этого им не поможет. Оля так и не заснула в ту ночь. Она слышала, как шепчутся родители, как ворочается за стенкой Влад, и клялась себе самой: «Однажды это будет не сон, обещаю, однажды это будет не сон». И купюры все падали и падали, заполняя комнату, погребали под собой и кровать, и стол, и огромный шкаф, и ковер на стене, и медведя на полу, которым даже Артёмка уже не играл.

Глава 5 Знакомство

Август 1994 года

Саратов, Цирк имени братьев Никитиных

Оля громко и хрипло кашляла и за кулисами, и в манеже – хотелось выплюнуть легкие вместе с завязшей в них жижей, обляпать стену в гримерке своей болезнью. Так плохо ей никогда не было.

– Мамочки, – хрипела Оля между приступами кашля и снова заходилась так, что в гримерке тряслись зеркала.

В цирке никто этого не замечал: перед премьерой все занимались своими делами, тем более что для многих артистов из новой труппы, в которую Олю и определил Огарев, представление было «домашним». В перерывах между репетициями саратовчане наперебой спорили, в какую столовую лучше пойти, а иногородние смущенно переглядывались, доверяясь выбору местных.

– Название программы избитое и даже может показаться мерзким и неоригинальным, – предупредил Огарев. – Но ты привыкнешь.

Фасад цирка на площади Кирова заслонили огромные афиши в стиле ретро с надписями: «Путешествие Арлекино в 1873-й».

– А что было в восемьсот семьдесят третьем году? – поинтересовалась Оля.

– Появился первый русский цирк. – И Огарев ткнул пальцем вниз, на ковер манежа. – Но не здесь. В Пензе.

Оля кивнула и не нашлась, что ответить наставнику. Пришлось снова начать кидать наверх кольца, номер с которыми у Оли не получался. Кольца падали и укатывались прочь резвее шариков, и Оля разочарованно думала, что смена реквизита делает из нее неуклюжую корову, еще и больную. Оля закашлялась вновь, и кольца посыпались на ковер. Отскакивая от него с гулким стуком и подпрыгивая, они будто по единой команде покатились в сторону форганга – строго друг за другом. Оля заметила, что Огарев семенит за последним кольцом и подгоняет его, жестикулируя, как подгоняют отстающего от матери-утки утенка. Огарев не трогал кольцо, но оно, повинуясь его движениям, катилось туда, куда он хотел.

– На сегодня всё, – сказал Огарев как ни в чем не бывало.

Оля послушалась и закашлялась опять, уже нарочно, чтобы задержаться в манеже. Она взглянула наверх, осмотрела бортик манежа, провела рукой по ковру в том месте, где катились кольца, но никаких приспособлений для такого фокуса не нашла. Возможно, дело было в рукавах сюртука Огарева или секрет крылся в самом реквизите. Оля проверила кольца в своей гримерке часом позже и смирилась с тем, что они самые обыкновенные.

Тень, которая всегда сидела на стене гримерки, всколыхнулась. В гримерку постучались, и дверь открылась. На пороге стоял Огарев. Его покачивало, в пальцах тлела сигарета.

– Не ищи, – сказал он.

И в тот же миг тень закачалась, отвоевала и соседнюю стену, заволокла собой зеркала и шкафы с костюмами, накрыла и Олю и Огарева. В гримерке стало сумрачно, душно и одновременно наступило спокойствие. То же случилось в первую встречу с Огаревым, когда он хлопнул в ладоши: плохие мысли будто бы закончились, а хорошие еще не успели прийти. Тень принесла с собой тишину, расстелила ее в голове у Оли, как огромную черную простыню.

– Оля, это темнота, – послышался бас Огарева из угла гримерки. – Темнота, это Оля.

Оле показалось, что она слышит то ли шепот, то ли шорох, но в нем было что-то похожее на «Я знаю». «Я знаю» повторилось несколько раз подряд напевом, с паузами и вовсе без них.