Цирк

– Вы запрещаете мне жонглировать, а Владу и Артёму все можно! – Голос Оли срывался. – Вы ходите за мной по пятам: Оля то, Оля се! Папа со своей гречкой и котлетами каждый день пристает. Олю замуж никто не возьмет, Олю замуж никто не возьмет. А я замуж и не пойду, я как дедушка хочу быть…

Лена вздрагивала от каждого слова, они словно падали ей на голову – вместе со штукатуркой, захлопнувшейся за мужем дверью, разговорами в отделении и распиской, которую она писала, запивая слезы водой (мальчик в дежурной части сжалился и принес). Она зажмурилась и дернула платочек, он надорвался с краю, ткань треснула и поставила точку в Олином монологе.

– Оля, они тебя у нас отберут… – прошептала Лена. – Ты понимаешь, отберут? Тебе нет восемнадцати, и жить ты должна дома…

– Не отберут, – ответила Оля, она наконец-то оглянулась и посмотрела на мать. – Если вы с папой дадите мне жить спокойно. Я буду жить дома, обещаю. Только разрешите мне цирк.

Глава 5 Карты знают лучше

Декабрь 1994 года

Волгоградская область, Камышин

Огарев приехал в Камышин на утренней электричке. Вагон дребезжал и дергался так, что на Огарева несколько раз заваливался спящий напротив мужик. Огарев выходил в тамбур, брезгливо отряхивал куртку: от мужика пахло прокисшим молоком и нафталином.

– Петровна, – протянул Огарев, заходя в избу к Элле. – Принимай гостей.

Элла хмыкнула и указала Огареву на вешалку. Он стянул с плеч куртку, над которой все еще витал шлейф нафталинового запаха, и шагнул в ковровое царство Эллы. Ковры совсем не поменялись с тех пор, как он был здесь в последний раз. Перед глазами мелькнул мальчик с простреленной головой, послышался женский крик, и все стихло, как только Огарев оторвал взгляд от очередного ковра и посмотрел на Эллу. Она стояла перед ним, в руках у нее веселым огоньком играл огарок, оплывший почти до самого подсвечника. Ее ладонь светилась золотом огня и казалась полупрозрачной.

– Пришел-таки?

– Сан Саныч заставил, – пожал плечами Огарев, разглядывая потолок.

В полутьме было непонятно, есть ли ковер и на потолке или все же хоть одна поверхность в квартире Эллы лишена ворса и персидских узоров.

– Он бы не заставил, если бы ты не захотел, – проворчала Элла и поманила его за собой.

На кухне витал запах молочного улуна, сливочный, как сладкая помадка, и Элла принялась готовить чай. Чайник засвистел, Элла крутанула выключатель газа на доисторической плите. Ловко приподняв чайник за расшатанную и заклеенную изолентой ручку, она плеснула кипятка в чашки, в которых уже кружились листочки заварки.

– Перед тем как мы пойдем в комнату, выпей. – Элла протянула Огареву его кружку и выпила свою до дна.

В кружках был кипяток, и Огарев зажмурился, стерпел шершавую боль от ожога на языке и гортани – последовал примеру Эллы. Чай был настолько горячим, что Огарев не почувствовал ни ковровый привкус, ни сливочный шелк китайского улуна.

В комнате, куда привела Огарева Элла, был всего один ковер: стол с приставленными к нему двумя стульями делила пополам «шторка», которую соорудили из куска ковровой витиеватой вышивки. Изображение на ковре смутно напоминало картины Ван Гога, потускневшие от времени и засаленные от миллиона прикосновений. Элла пригласила Огарева сесть, и он покорно опустился на стул. Она выудила из ящика стола колоду карт, перемешала их и резко задернула шторку перед лицом Огарева.

– Я буду говорить, а ты – слушать и не подсматривать, – предупредила она. – Ковер съедал часть звуков, и потому Огарев слышал искаженный голос Эллы, гулкий, зычный, в нем не хватало части звуков: – И помни, карты всегда знают лучше.

Он не стал перечить. Вопросов с приходом к Элле у него только прибавилось: они толпились и сталкивались в его голове, налетали друг на друга, как предметы в руках плохого жонглера. Огарев боялся оглянуться назад, ему казалось, что он слышит шаги. Элла шуршала картами за шторкой и напевала себе под нос что-то про «дорогу в облака». Огарев прислушался, в коридоре стояло эхо женского крика, и кто-то ходил нетвердо, покачиваясь и медленно переставляя ноги. Огарев все же оглянулся – Витя стоял спиной к стене и курил. Он повернул голову, чтобы выкинуть сигарету в дверной проем, и сигарета исчезла в воздухе. Огарев не мог оторвать взгляд от черной маленькой точки на виске мальчика. Точка шевелилась, расширялась, расползалась, черный цвет становился багровым. Огарев затряс головой.

– Элла, – спросил он хрипло. – С чем был чай?

– Неправильный вопрос. – Шторка чуть всколыхнулась, как если бы ковер на самом деле был легким шелковым платком, и опустилась вновь. – Задавай другой.

– Когда я избавлюсь от темноты, Элла? Я больше так не хочу…

Огарев обернулся на Витю. Мальчик выходил из комнаты, а за ним тянулся багровый след, и мутный, серый сигаретный дым окутывал его затылок. Так он и шел – медленно, как набегающая на берег волна, раскачивался вперед и назад. Руки его безвольно болтались, как два незакрепленных троса.