Цирк Обскурум

Клаб поднимает меня в вертикальное положение, и от прилива крови к телу у меня на мгновение кружится голова. Пока я прихожу в себя, он лезет в карман и достает носовой платок, прежде чем аккуратно вытереть слюну с моего лица. Он оставляет сперму. Когда он заканчивает приводить меня в порядок, то наклоняется и крепко целует меня, вызывая новый приступ желания.

— Держу пари, что по твоим бедрам прямо сейчас стек бы сок, если бы не твоя одежда, — шепчет он мне в губы. — Не могу дождаться, когда попробую тебя на вкус, маленькая звездочка.

Он отступает назад и разворачивает меня.

— Теперь вторая часть номера, — говорит он, подходя к столу и беря нож, как ни в чем не бывало, но он тяжело дышит и его взгляд задерживается на мне, так что он не так равнодушен, как притворяется. — Постарайся не поддаваться головокружению.

Я киваю, жалея, что у нас нет больше времени на игры.

Я сосредотачиваюсь на точке наверху шатра, чтобы унять головокружение, и только тогда понимаю, что раньше мы были не одни. Высоко на стропилах, сидит, поедающий ведро попкорна, — Харт. Он тренировался и не уходил отсюда. Когда наши взгляды встречаются, он подмигивает, его улыбка такая широкая, что, должно быть, болят щеки.

Если мои трусики не промокли раньше, то сейчас они точно промокли.

Глава

21

Хотя доктор Луис говорит, что моя нога заживает, я все еще недостаточно здорова, чтобы помогать в каких-либо актах. Я больше не пользуюсь костылями, но теперь у меня на ноге только гипс, так что я вынуждена присутствовать на сегодняшнем шоу, наблюдая со стороны, как они поражают и ужасают. Чем дольше я здесь, тем больше во мне нарастает тьма.

Я уже не та Эмбер, которая пришла сюда много ночей назад. Я чувствую себя сильнее, увереннее, и внутри меня бушует этот ужасный голод, требующий освобождения. В этом есть что-то жестокое, порожденное смертью и болью. Я думала, что моя жажда мести умерла, когда я оставила тот дом позади, но я ошибалась. Это просто разожгло пламя, которое я сейчас раздуваю, вместо того чтобы убегать от него.

Я хочу этих людей, и я хочу это место, но это нечто большее.

Я хочу ответить цирку. Я хочу быть клинком во тьме. Я просто должна дать себе на это разрешение, и я сделала это, когда решила вернуться.

Словно наслаждаясь и понимая мое принятие того, кем я сейчас являюсь, цирк зовет меня. В отличие от прошлого раза, это не калечит меня. Вместо этого это пульсирует внутри меня, как биение сердца глубоко внутри, отдаваясь эхом в моем теле и душе. Постоянный гул становится громче, прося быть услышанным. Я смотрю на ребят во время выступления, гадая, чувствуют ли они то же самое, но они этого не замечают.

Это чувствую лишь я. Почему?

Отворачиваясь от яркого света, я отталкиваюсь от шеста, на который опиралась, и выныриваю из палатки. Снаружи, в пустой темноте, крики толпы кажутся далекими, и этот пульс только усиливается. Я сосредотачиваюсь на нем и начинаю двигаться. Каждый шаг заставляет мое сердце биться быстрее, и тепло разливается по мне, словно уверяя, что это правильный путь.

Я бреду по примятой траве, пытаясь сосредоточиться на зове, который уводит меня прочь от огней и толпы цирка к полям позади нас. Высокая трава колышется на ветру, луна высоко над нами, но не может пробиться сквозь темноту.

Зов затягивает меня глубже в траву, и я охотно иду, открываясь ему. Огни исчезают, и когда я оглядываюсь, я не вижу цирка и не слышу музыку, но я все еще иду. Трава касается меня, когда я бреду по ней.

Я не знаю, как долго я буду идти.

Внезапно высокая трава расступается, образуя небольшую поляну, где все стебли были безжалостно вытоптаны. Именно здесь я нахожу причину зова. Мое сердце сжимается, когда я смотрю, в карие глаза полных ужаса.

Это мальчик, ребенок, наполовину лежащий на примятом участке травы, как будто его тело не может двигаться, но, судя по следам за ним, ясно, что он пытался.

Присев на корточки, я развожу руки, чтобы показать ему, что я безобидна, и внимательно наблюдаю за ним. Он маленький, даже для своего возраста. Ему, должно быть, лет десять или около того, но он такой крошечный, что у него выпирают кости под кожей, а все лицо изможденное, как у скелета. Его глазницы запали и покрыты синяками, по всей бледной, грязной коже виднеются порезы, а ноги кровоточат. Очевидно, что он пробежал долгий путь.

Этот мальчик подвергся жестокому обращению.

Я нигде не вижу карточки, что странно, но цирк позвал меня сюда не просто так. Кроме того, я не могу оставить его здесь. Я вижу решимость в его глазах, веру в то, что я брошу его или причиню боль, как и все остальные до меня. Он ждет удара, его тело слабеет, а душа готова сдаться.

Мне слишком хорошо знакомо это чувство.

— Все в порядке. Я не собираюсь причинять тебе боль. — Его губы приоткрываются в неверии, и когда я немного продвигаюсь вперед, он отползает назад, дрожа от страха и холода, поэтому я останавливаюсь. — Я Эмбер. Как тебя зовут?