Цирк зажигает огни

– Что я могу тебе ответить, мама. С Наташей я либо отец, либо артист. Её промахи мне тяжелее, чем свои собственные. Она сырая в работе перед зрителем, и я не могу найти причин. Почему?

– Ей пять лет, – произнесла мама с упрёком.

– Наташа, поди сюда!

С бьющимся сердцем я подхожу к папе.

– Хочешь, дочка, побродим по цирку?

Мы идём к Аили. В руках у папы палочка, на ней две тонкие ветки от метлы. Папа щекочет им хобот. Лили опасливо отодвигается. Папа швыряет палочку, и Лили моментально подхватывает её хоботом и тут же переламывает об ногу.

– Ты пугаешь её? – Я удивлена, но пытаюсь всё же сообразить, что делает папа.

– Хочу показать тебе фокус.

– Правда?

– И да, и нет. Слоны боятся всяких мелких животных: мышей, крыс. Даже метла, обычная метелка, Лили внушает страх. Вот я и придумал: одним махом два дела наладить. Если Лили ломает прутик с этой палкой, значит, она не боится палки – раз. А второе – новый трюк: слон-математик. Положим восемь палочек. Дважды два. Лили решает и отдает мне в руки четыре палочки. А трижды три? Но палочек всего восемь. Лили вдруг проявляет свою находчивость – последнюю восьмую палочку ломает пополам. Хорош фокус? На манеже – это действительно фокус, а тебе сейчас всё ясно. Девочка моя, ты перестала со мной делиться.

– Папа! – Я бросаюсь к папе, но Лилин хобот обнимает меня быстрее. Папино лицо становится счастливым. Лили обнимает уже двоих, и мне так легко и просто, что я затихаю.

– Что ты, Наташа, чувствуешь, когда выходишь к зрителям?

– Я тебя боюсь, папа.

– Отчего?! Разве я бью тебя? Никогда. Разве я тебя заставляю? Нет. Я хочу, чтобы ты была такой, как дедушка, как я. Ты же сама просилась в артистки.

– Не то, папа. – Я искала выражения чувств, обуревающих моё существо.

Да, я боялась папу. Как он встретит, примет меня после представлений. Я – сырая! Значит, что-то не так, всмятку! А зрители? Ведь я их плохо вижу и тоже боюсь. Про зрителя я могу объяснить. Веду папу в гардеробную, там клетка разделена густой проволочной сеткой на две половины. В каждой сидит обезьяна. Они видят друг друга. Привыкают. Привыкнут – тогда снимается проволочная сетка, и шустрые обезьяны станут друзьями.

– Получается, что ты не привыкла к публике?

– Папа, она всё время то наезжает на меня, то далеко – как в твоём бинокле.

– Ты выросла. В тебе очень мало детского, – Отец серьёзен. – Кто из нас прав? Никто. Я – взрослый, иногда в работе могу радоваться, точно ребёнок. А ты – малышка, горюешь и чувствуешь поэтому так же, как взрослый человек. Зина! Помоги нам!

Мама озадаченно оглядывает меня и папу.

– Что-нибудь случилось? – спрашивает она с тревогой.

– Не случилось, а происходит. Наташка рождается второй раз.

– Дорогие мои, измучили вы меня оба. Характеры у вас одинаковые и – тяжёлые. Опять надумали что-то? Признавайтесь.

Каждый из нас сбивчиво выкладывает маме свои чаяния.

– Хватит! Тебе, Юра: отец – глава семьи – не должен быть взбалмошным и фантазировать: ребёнок особенный, чувствует, мыслит в шесть лет по-моему, а мне тридцать. Ах, ах! Редкое явление! Тебе, Наташа: беги-ка играть с Чижиком и Ионной в ручеёк, захвати прыгалки и докажи папе, что ты у нас нормальная девочка шести лет. Быстрей, мне надоело видеть вытянутый нос этого редкого явления. Беги!

Однако я стою', будто пригвождённая к месту. Папа сердит. Надувшись и насупив брови, он отворачивается от мамы и молча выходит из обезьянника. Я – за папой. Шагаем по артистическому выходу. Идём к манежу. Зеркало на стене. Оба промелькнули в нём. Мы и днём с папой похожи на матрёшек. Теперь эта игрушка стоит на гримировальном столике, под нашими портретами. У папы – маленькая, у меня – самая большая

– Она первый раз отмахнулась, – жалуется мне папа. – И главное, не захотела понять. Странно. Мама, которая всегда спокойна, разбушевалась.

– Ага! – поддакиваю я.

– Хорошо, мы надоели ей. Но ведь через два часа представление. В каком мы оба состоянии. У меня дрожат руки.

Я тоже смотрю на свои руки…

– Мои не дрожат, – с сожалением вздыхаю я.

На секунду папины глаза светлеют, в них готова зажечься улыбка.

– Нет! – опять папа начинает возмущаться. – Хорошо, когда я плачу у погибшего животного – мама рядом. Ей не смешно, что мужчина захлёбывается в плаче и всем готов, каждому встречному готов открыть горе: погиб Лотос, погиб морской лев. Я не скажу умер, не скажу сдох. Животное ушло из жизни, и для меня погибло, как работа. Попробуй восстанови! Годы нужны, а потом Лотос смог превратиться в шедевр, а Ласточка только жалкая копия. Мама рядом, и я живу всегда при свете. Сегодня же она поступила с нами безжалостно. Не разобравшись ни в чём, наговорила бог знает что и вышвырнула из головы. Мы ей надоели. Вот тебе и на…