Цирк зажигает огни

Я клянусь тебе: у нас это не повторится, а я приготовлю для тебя длинные полосы солнца, пропущенные сквозь кружево светлых облаков, а в них раздроблю миллионы капель хрусталя. Прилетай!

«Я снова один…»

Я снова один. Это мучительно. Это жутко, будущее кажется совсем беспросветным.

Удивительно трудно, да не очень-то это ново – быть одному. Нет близкого человека, женщины, которая бы поверила, согрела бы тебя, и уже, наверное, больше не будет.

Это горькая истина.

А завтра мучительно трудная, каторжная работа, настоящую цену которой знаешь только ты сам. И так ничтожен будет успех, если он только будет! Зато как страшно поражение!

Мой зритель, я верю в то, что ты должен быть добрым. О чём ты сегодня, сейчас, в этот вечер, думаешь, ты, который завтра придёшь меня смотреть? Наверное, уж не обо мне. А если и обо мне, тебе ведь и в голову не придёт, как тоскливо, как не хочется жить этому клоуну, как ему одиноко. Да и голодно тоже. Как же так, что любовь и громадная требовательность в любви приводят к разрыву?

Разве тебе придёт в голову, что я совсем, понимаешь, абсолютно одинок. Как мне объяснить, что я не могу простить любимой женщине её обычного человеческого женского прошлого, потому что для меня прошлое, настоящее и будущее моей любимой – это одно, потому что я любил её в тот день, когда она родилась, и буду любить до дня её смерти, и всё, что с ней произойдёт в этот промежуток, касается меня, всё я воспринимаю, как если бы это случилось сегодня утром.

Не понимаю, ничего не понимаю, не понимаю ваших законов, вашей морали, вашей любви, взрослые!

Не знаю, как я буду жить. В вашем мире я жить не смог, а в своём – я совсем один.

Самая длинная ночь

Это случилось в ночь с 21 на 22 декабря. Ночь была длинная-предлинная. Она стала казаться бесконечной. По городу поползла сплетня, страшнее самой ночи. Её Гадкое Ползучество Сплетня: «Ночь не кончится… ночь не кончится… ночь никогда не кончится…».

Устало мигали фонари, потрескивали и горбились языки огней. Электричество было на исходе. А кому же тогда светить и гореть, а значит, и сопротивляться…

Был отдан приказ: собраться всем на главном стадионе и обсудить создавшееся положение.

«Всем, Всем, Всем!» – замигало на стадионе световое табло, передавая приказ, и эта весть треском электрических разрядов молниеносно распространилась по городу.

Первыми на стадион прибыли уличные фонари, покачивая головами-лампами, старые и модерновые с так называемым дневным светом, которого они, кстати, сами стыдились и между собой называли покойницким. За ними прискакали модницы – настольные лампы в разноцветных мини-абажурах. Притащились с киностудии огромные «диги», целыми семьями, со своими «бабками» и «бебиками», они трещали и шипели остатками графитных углей, волоча за собой толстые кабели, без которых они никогда и нигде не появлялись. Примчались на стадион автомобильные фары, тараща свои глаза.

А приглашённые всё прибывали и прибывали, стадион сверкал и переливался тысячью огней. Кого здесь только не было!

Около главной трибуны примостился маяк, огромный, апоплексически красный от натуги: ведь пришлось тащить с собой на стадион и старуху-башню! С ним рядом – его брат, тоже маяк. С детства его мучила наследственная болезнь маяков – мигание.

Коптила небо неумытая керосиновая лампа, дочь известной в городе керосинки, – её ещё с вечера накачали, – убеждала всех, что она, мол, никогда не изменяла своему примусу, и, мол, взорвался он совсем не поэтому. Карманный фонарик носился по всему полю, путаясь между основаниями и треногами, пока его батарейка не села, и тогда он угомонился. Стеариновая свеча примостилась около военного прожектора, она таяла от любви, обливаясь стеариновыми слезами, а он тупо уставился в небо и молчал: не переносил женских слёз. Засиженная мухами шестисвечовая лампочка ругалась на чём свет стоит. Два светофора безуспешно пытались навести порядок, а новые всё прибывали и прибывали, не было только вечного огня, но на него никто не обижался, все понимали – он на вечном посту.

Говорили и кричали одновременно, ораторы уже осипли, каждый жаловался на свою беду, кто – на перекаливание волосков, у кого лопнули стёкла, уже троих отнесли в медпункт с коротким замыканием.

Только квадратные тёмно-красные огни из кинотеатров с надписями «вход» и «выход» молчали. Они у себя на работе такого насмотрелись, что их уже ничем нельзя было удивить.

И вдруг в разгар всеобщего волнения на световом табло стадиона вспыхнули первые лучи Солнца! Все стихли.

Медленно после тяжёлой борьбы всходило Солнце. Старое доброе Солнце, дружившее ещё с Маяковским. Оно не стонало и не паниковало, оно боролось. И победило. И сейчас оно грустно улыбалось, распрямляя свои лучи. И всем стало немного стыдно за своё малодушие. Все стали гаснуть и расходиться со стадиона, давая себе слово всегда бороться до конца.

Утром