Цирк зажигает огни

Я стою́, подсчитываю на бумажке, кто сколько продал, и вдруг смотрю: в углу около витрины – столпотворение. Это моего Ваську женщины на части разрывают, не протолкнешься, чувствую. Все рекорды по продаже бьёт!

Время было без пятнадцати час, и я быстро выскочил из магазина, чтобы успеть в гастрономе прихватить чего-нибудь – отметить победу.

А когда я вернулся, увидел, что стоит Васька у книжного магазина растерзанный и очень грустный.

– Ни черта, – говорит, – они в поэзии не понимают, всё спрашивали, какой размер и каблук высокий или низкий…

Долго мы ещё потом сидели на этих голландских коробках.

Эх, люди! Вам бы только каблуки!..

Праздники

Я люблю праздники.

В праздники можно многое из того, что нельзя себе позволить в будние дни.

Вспомните, наверное, такое с вами случалось: вы приходите к дорогому человеку и говорите:

«С Новым годом!» И она, конечно, понимает, что вы ей сказали: «Я вас люблю, вы для меня дороже жизни».

Праздники многое облегчают.

Ну, скажем, врываетесь вы к своей родной бабушке и с порога:

– Бабушка! Христос воскрес!

А бабушка смотрит на вашу праздничную физиономию и понимает, что вы уже расписались с соседской Нинкой, не окончив ещё института.

И бабушка, вздохнув, отвечает:

– Воистину воскрес, – мол, подождали бы с детьми, пока хоть.

Праздники, конечно, бывают не часто, но все-таки бывают, и если вы, как и я, не очень смелый человек, приберегите для себя:

«С Новым годом, я без вас не могу!»

«Да здравствует День шахтёра, жду вас вечером».

«Троицын день, мама, я вернусь утром».

И самое простое и мудрое: «Добрый день, всего вам светлого!»

Дом

Наш светлый, огромный, как океанский корабль, дом плыл среди сосен; когда ветер раскачивал их, они скрипели, и тёмно-зелёные паруса то чуть приближались, то чуть-чуть удалялись от нашего белого корабля, обнажая холмистый горизонт и другие далёкие корабли, на которых люди плыли по Земле.

На нашем корабле жили чудесные люди. Главное, что большинство из них умело волноваться. А это очень важно – уметь волноваться. Волновалась перед каждым концертом Наденька и успокаивалась, счастливая приезжала вечером с цветами и со своей скрипкой. Счастливая, готовая к новым волнениям.

Нил Нилыч из 7-й квартиры курил по две пачки «Беломора» в день, когда у него на заводе шла рекордная плавка.

Леонид с четвёртого этажа, любимец всех наших мальчишек, становился грустным и решительным, когда нужно было играть с ЦСКА, и всех убеждал, что онпростотак, вобщем… всё… завтра будем… ну… да… не знаю.

За три недели до сдачи квартального плана начинал вздыхать экономист тов. Сергеенко.

Не волновался только один человек. Он жил на втором этаже, вовремя уходил на работу, вовремя приходил, отдыхал, делал всё как все… и никогда не волновался.

Однажды я не выдержал. Мы встретились в подъезде нашего дома. Я остановил этого человека и, смущаясь, сказал: «Простите, пожалуйста, я заметил, что вы никогда не волнуетесь, вы всегда спокойны. Отчего это? Может быть, вам плохо, может быть, у вас несчастье?»

«Нет, – сказал человек, – у меня всё в порядке».

«А разве можно жить и не переживать, не мучиться, не волноваться?»

«Ну чего ты заладил – волноваться, мучиться, посуди сам – указания у нас есть? Есть! Генеральная линия намечена. Инструкция тоже всегда есть! А ты волнуешься. Глупый ты ещё. Недопонимаешь».

Он похлопал меня по плечу и совершенно спокойно, не волнуясь, ушёл своей дорогой.

Хорошо бы он опоздал на наш корабль!

Робинзон

Василь Тимофеич жил на острове.

Маленький, зелёный, необитаемый остров, в самом центре Марьиной Рощи, в 12 проезде.

При каких обстоятельствах Василь Тимофеич потерпел крушение, никто не помнит, но известно, что произошло это во времена НЭПа.

Бывает, я захожу к Василь Тимофеичу.

– Здравствуйте, Василь Тимофеич, – кричу я с порога.

– Здоров! Здоров! – приветствует меня обрадованный Робинзон.

Я достаю любимую им бутылку «Кокура», и Василь Тимофеич уводит меня к тем далёким временам, когда он ещё был «вольным матросом» и плавал куда хотел, но рано или поздно рассказ возвращается к моменту кораблекрушения.

Я знаю историю наизусть и всё-таки каждый раз волнуюсь, берёт за сердце.

А случилось это однажды вечером в двадцатых годах, когда какой-то портовый забулдыга предложил тогда ещё молодому Васе диван генеральши Салтыковой. Да, да, дорогой читатель, диван самой генеральши Салтыковой! Я прямо чувствую, как дрогнуло ваше сердце, но уймите волнение. Всё впереди!

Предложили этот диван за 20 миллионов! Всего! То-то! А ведь диван генеральши Салтыковой – это же ясно дураку – 100 миллионов стоит! И не глядя!

Я должен перевести дух и сделать паузу, описав какой-нибудь пейзаж, ну, скажем, остров Василь Тимофеича.

Четыре бузины под окном, фанерный сортир во дворе и сарай для дров из горбыля – гордость Василь Тимофеича в трудные военные годы. Вот и всё. А сам Робинзон всю жизнь делал набойки на туфли аборигенам близлежащих архипелагов, а иногда даже представителям далеких цивилизаций из центра. И ничего, были довольны.

Но вернёмся к дивану.