Цирк зажигает огни

«Такого ни у кого нет! И вообще ваше сходство надо использовать. И у вас двоих будут лучшие цирки страны! А сейчас у тебя, Нина, честно говоря, номер, каких немало, ничем от других не отличается. Рассчитывать тебе на многое трудновато. Скорее всего на передвижки…».

Так и появился мой обычный номер с необычным продолжением. Работаю я одна, а раскланиваемся вдвоём. Вообще-то такой трюк не нов. Сто лет назад братья Дуровы показывали номер «Выстрел». Заталкивали клоуна в пушку, стреляли, и он оказывался на противоположной стороне цирка. Естественно, залезал один Дуров, а появлялся другой, но кто об этом теперь помнит? Один только Иван Иванович.

«Дуровы дурачили людей! Брат на брата похож не был, гримировались друг под друга. А теперь другие времена…».

«Теперь мы дурачить будем», – съехидничала я.

«Не дурачить, а… гм… вводить в заблуждение, о-за-да-чи-вать? Понятно? К тому же вам друг под друга гримироваться не надо, и так не разберёшь, кто где…».

«При желании разобрать можно», – не унималась я.

Тут режиссёр, видимо вспомнив наши свидания, густо покраснел, однако ничего не ответил.

Вроде бы невелик труд – с улыбкой принять благодарность за работу, проделанную к тому же не тобой. Ежедневно тренироваться для этого не нужно, однако Зинке и эта работа показалась обременительной!

Я выступала в белом трико, иногда в чёрном. Разумеется, в зависимости от этого одевалась и Зинка. Но однажды – и не где-нибудь, а в Москве – я отработала в белом трико, а Зинка выскочила в чёрном… Никто из зрителей, естественно, не понял, все ждали, что незнакомка что-то сейчас исполнит… Но Зинка умела только улыбаться! Её появление встретили не аплодисментами, а ожиданием, но Зинка ничего предложить не смогла и убежала. После её ухода и я, ничего не зная, выскочила на поклон, однако обо мне уже успели забыть! Непонятно, зачем я появилась опять. Жуткая тишина в зале так и осталась, а потом, всё поняв, я за кулисами с воплем набросилась на Зинку, но меня оттащил неведомо откуда появившийся Иван Иванович. Он, представьте себе, улыбался…

«Гениально! – крикнул режиссёр. – И как я об этом раньше не подумал?!»

Затем втащил нас в гримерную и пояснил:

«Это будет ещё лучше, чем было. Мало того, что иллюзия, но ещё и трансформация! Вы, девочки, только не мельтешите, дайте публике рассмотреть вас, убедиться, что вы – это вы…».

Далее начал рассказывать, что популярный некогда жанр трансформации в нынешнем цирке исчез. Он, правда, заключался не только в быстром переодевании, но и во внутреннем перевоплощении, однако нам этого не требовалось. Появиться только да уйти. Появиться и опять уйти. Лишь бы побыстрее…

И режиссёр оказался прав! Видя, что я не только перебегаю с места на место, но ещё успеваю за это время переодеться, публика, втянутая в игру, награждала нас овацией.

Такая уж Зинка везучая.

Вскоре познакомилась она с какой-то кривлякой, которая своё имя разрезала пополам, предпочтя правую сторону левой, и таким образом превратилась из Светланы не в Свету, как все, а в Лану. Дескать, ах как загадочно – не Лена, не Лина, а Лана…

Ну, и моя за ней: «Надоело мне быть Зиной. Зови меня теперь Низа!»

Хотела я ей сказать что-нибудь подходящее, однако сдержалась. Дальше – больше.

«Я ухожу из цирка!» – преподнесла сестра очередной сюрприз.

Оказывается, влюбилась в журналиста из молодёжной газеты Лазаря Высотного. Видела я однажды его – сморчок-стручок, лицо с кулачок, непонятно, на чём очки держатся.

«Лазик сказал, что у меня нет своего творческого “я”!» — заявила сестрица.

Ну, тогда уж я выдала Низе всё, что только могла выдать.

И вот я теперь у вас в передвижке. Номер у меня, как вы видели, не хуже других, но и не лучше. Ничем особенным не отличается.

Сварить ещё кофе?..

Цирковой драматург (На правах исповеди)

Родился я в семье музыкальной: отец был виолончелистом, брат – пианистом, мама пела, а я возмечтал стать артистом драматическим.

Но в Самарском театральном техникуме, куда я поступил, сценическое мастерство преподавал Мейерхольдовец, помешанный на биомеханике. Он втянул нас в свою веру, и мы больше кувыркались, нежели читали монологи.

И когда Самарский цирк затеял грандиозную пантомиму «1905 год», наиболее хорошо кувыркавшихся пригласили в ней участвовать. Мы гирляндами висели на верёвочной лестнице, изображая восставших потёмкинцев, и пели революционную песню. В 17–18 лет, когда ничего не страшно, каждый старался забраться под самый купол. Директор цирка всегда приходил нас смотреть, и не потому, что ему нравилось наше пение, а потому, что боялся, как бы лестница не оборвалась – висело-то на ней человек двадцать. Однако лестница выдержала, а я «отравился» цирком на всю жизнь.

Программы тогда были потрясающие. Американец Барум – 40 лошадей, немецкие канатоходцы «4 Оттонес 4», наши Буслаевы (полёт на аэросанях), воздушный полёт Джиованни (тоже наши), укротитель Н. Гладильщиков, приезжали Бим-Бом, да перечислить всех невозможно.