Цицианов

Справедливо полагая, что после обмена такими посланиями примирение невозможно, Цицианов стал готовиться к наступлению. Намерение атаковать армию, в десять раз превосходящую русскую по численности, не объясняется одной лишь пылкостью его натуры. Генерал действительно был горяч, но в данном случае в его планах господствовал трезвый, холодный расчет. Персы могли ворваться в Грузию через четыре горных прохода. Кроме того, главнокомандующему необходимо было усилить гарнизон Елисаветполя, запиравшего пятый путь в Грузию через долину Куры. Разделить имевшиеся силы на пять частей было бы полным безрассудством, тем более что ни один из этих отрядов не мог прийти, в случае надобности, на помощь другому из-за трудностей передвижения по горной местности. «Угадать» направление главного удара тоже не представлялось возможным: противник, имевший многочисленную и подвижную конницу, мог легко изменить маршрут. Оставался единственный вариант: собрать имевшиеся силы в один кулак и наносить противнику сокрушительные удары по своему выбору. Наступательная стратегия соответствовала как внутриполитической ситуации, так и особенностям персидской армии. «Дать персиянам ступить только шаг в пределы Российского владения значило бы ободрить всех сообщников Баба-хана и Александрацаревича к единодушным и решительным действиям, что непременно бы случилось при оборонительной войне»[721]. Войска шаха имели все особенности так называемых нерегулярных войск: быстрое воодушевление в случае удачного развития событий, столь же быстрая деморализация после неудач, завидная стойкость при обороне крепостей и отсутствие желания драться «до конца» в полевых сражениях. Главнейший стимул армии такого типа — стремление к военной добыче. Другими словами, персидское войско было неудержимо, когда его посылали разорять беззащитные села и города, но когда на его пути вставало другое войско, удаль некогда грозных всадников заметно убывала. По словам историка Н.Дубровина, «солдаты, привыкшие к бунтам и грабежам, восставали против всякой власти, которая могла их устрашать опасностью лишиться беззаконной жатвы»[722]. Так, в бою под Тифлисом Ага-Магомет-хану пришлось даже поставить туркмен позади персов, с приказом рубить отступающих. Ударной частью армии шаха стал батальон, сформированный из… российских дезертиров. Поэтому предоставление персам возможности действовать по их инициативе означало отдавать им все преимущества. И наоборот, каждый эффективный удар мог оказаться для армии шаха последним.

Войска российские были намного боеспособнее, но их ослабляли болезни. Нельзя сказать, что командование игнорировало проблему сохранения здоровья военнослужащих. Еще Петр Великий приказал в 1722 году: «…большое предостережение иметь от фруктов ради их множества; также от соленого, не токмо от рыбы, но и от мяса, а ветчину употреблять только для навара, а так не есть; ибо и от жиру довольно жажды будет; фрукты лучше не есть вовсе; но понеже того учинить трудно, того ради, хотя и есть, но мало; особливо же остерегаться от дынь, слив, шелковицы и винограду, от которых тотчас кровавый понос и другие смертные болезни припасть могут. Маркитантам запрещается фрукты, рыбу и соленое мясо продавать под наказанием и вечной работой на галерах. Смотреть, дабы никто от 9 часу поутру и до 5 часов пополудни без шляп не ходил и не сидел, где кровли нет; также, чтоб в день не под кровлей не спали и на голой земле не спали же; но подстилали бы траву или камыш или иное что сыщется, толстотою не менее 5 дюймов, а что толще, то лучше. Не гораздо много воды пить; не в полную сыть, а наипаче на марше. Сие все чинить офицерам для образа солдатам, и солдат держать в сем правиле; а кто сие преступит, тот лишен будет чина своего или и вящще наказан будет, яко преступник указа…»[723] Однако природа Кавказа брала свое, и брала людскими жизнями. Зараза не разбирала, с кем имеет дело — генерал ли это или рядовой солдатик. Цицианов писал Чарторыйскому о своем здоровье во время июльского похода 1805 года, жалуясь то на лихорадку трехдневную, то на четырехдневную, то на «понос от худых в Карабаге вод»: «…из Шамхора привезли меня полумертвым со спазмами в желудке, да и теперь не более недели как лихорадка меня оставила, — в чем, буде нужно, к стыду звания моего, свидетельствуюсь всеми медицинскими чинами и всеми войсками, здесь находившимися, кои видели меня на переходах в день лихорадки, что я принужден был каждые 3 версты слезать с лошади и ложиться на землю, пока пароксизм кончится, и после привала догонять колонну»[724]. Выражая признательность за поздравления по поводу выздоровления, главнокомандующий довольно ясно выразил неудовольствие, что в Петербурге узнавали о его болезнях от неизвестных ему корреспондентов.