Цивилиzации

Иоганн Фридрих, Иоахим II Гектор Бранденбургский, а с ними и остальные бросились обсуждать условия гражданского мира с Атауальпой, который только и был способен его восстановить. Меланхтон заместо Лютера ратифицировал Виттенбергский договор, узаконивший свободу вероисповедания — принцип согласовали по всем правилам: в каждой области — своя религия. Иначе говоря, любой князь может принять решение от лица своих подданных, независимо от опеки Рима. С либеральным Севильским эдиктом, конечно, не сравнить, но не это главное. Князья почти без оговорок согласились признать двенадцать статей, вырвав обещание сохранить им некоторые привилегии. Иоганн Фридрих и Иоахим II Гектор, фактически уступившие Верховному инке немалую долю собственного суверенитета, не преминули истребовать взамен финансовое вознаграждение. Лютер умер, из Аугсбурга, как и было обещано, пришли деньги: сто тысяч гульденов каждому. Там, откуда прибыл Атауальпа, он научился не укрощать свою щедрость, особенно когда на кону политика. И не стал торговаться, ведь терпимость его была стратегической. Да и, по правде, императорское достоинство не предполагало иного, будь то здесь или там.

61. Коронование

«Сир, коль скоро Господь одарил вас неизмеримой милостью, возвысив над всеми королями и князьями христианского мира до той вершины власти, которой прежде достигал только ваш предшественник Карл V, а до него один лишь Шарлемань, теперь вы на пути к всеобщей монархии и сможете объединить весь… христианский мир под одним скипетром».

Такими словами архиепископ Майнца Альбрехт Бранденбургский[226], дядя Иоахима II Гектора, сам маркграф и выборщик от Бранденбурга, встретил Атауальпу в храме Ахена, стоя под огромной люстрой из золоченой меди возле статуй святого Павла с крестом и святого Петра с ключом (двух популярных в этих краях идолов), где собирался торжественно вручить ему атрибуты императорского достоинства.

Атауальпа и бровью не повел, слушая речь, в которой этот дряблый священник с сальными женоподобными губами и косящим взглядом представлял его спасителем католической веры. Выглядело это, скажем прямо, несколько нарочито: ведь Верховный инка не только завоевал значительную часть Пятой Четверти, оставив за пределами своих территориальных притязаний лишь Францию, Англию и Португалию, но также лишил Фердинанда Священной империи и оттеснил католического короля в его австрийский фьеф[227], одного, без опоры перед лицом Сулеймана.

С тех пор храмы Солнца рассеялись по просторам Нового Света, и даже немецкие князья, что католики, что лютеране, начинали понемногу обращаться в эту веру. Выборщик от Бранденбурга, кстати, был из их числа.

Поэтому сложно было утверждать, что Атауальпа совершает свои деяния во славу местного божества — Иисуса Христа.

К тому же главный римский священник известил, что отлучит от церкви Верховного инку, если тот займет место, предназначенное для Фердинанда, законного преемника своего брата. (Отлучение было своеобразным символическим изгнанием из католического сообщества, которому короли по большому счету подвергались редко.)

Но архиепископа это не волновало: когда-то он уже успел выступить протагонистом в комедии с индульгенциями, считался одним из наиболее решительных соперников Лютера и дорого продал свой голос, когда выбирали Карла V («Мне стыдно за его позор», — сказал тогда посланник испанского короля). Вся его политическая карьера подсказывала, что совесть, как и слово, кому-либо данное, никогда излишне его не обременяли, при этом расклад боевых сил и взятие Рейнской области армией Верховного инки не оставили священнику выбора, а значит, и угрызений совести. Его покорность новому хозяину Германии подразумевалась сама собой, и, в отличие от Карла, Атауальпе не пришлось за это платить: золото порой заменяет железо, но бывает и наоборот. Чтобы короновать Верховного инку, священник надел свою лучшую алую сутану, пальцы его украшала россыпь перстней с разноцветными драгоценными камнями.

Остальные выборщики, за исключением Фердинанда, пришли поприветствовать нового императора. У всех на душе был осадок, поскольку им пришлось отказаться от некоторых полномочий, но к этому примешивалось и чувство облегчения, ведь все могло быть гораздо хуже. Лютер умер и горел в аду вместе с герцогом Лотарингским и его братом, герцогом де Гизом, — зато все прочие были еще живы.

Меланхтон также присутствовал на церемонии в Ахене: удивительна все-таки находчивость китонского путешественника в деле всеобщего объединения, если не сказать — примирения.

Долгое время Священная империя была поделена на части, и символические заботы о ней обычно вверялись наиболее влиятельному германскому семейству.