Цивилизация Просвещения

Отказ Вольтера заполнить время историей Земли, свободной от людей, отражает самые глубинные механизмы мышления. Вольтер не был глупцом. То, что человек, пропагандировавший Ньютона, автор «Опыта о нравах» с таким отвращением отнесся к первым шагам трансформизма, объясняется влиянием традиционного окружения и, возможно, креационистским пониманием пространства, распространившимся и на время. Вспомним, что универсум Вольтера, подобный пространству Лейбница, да и пространству и времени Канта, — это универсум объединенный, а значит, антропоморфизированный. «Все мудрые советы научного разума, — отмечает Жак Мерло-Понти, говоря о пространстве и времени антирелятивистских XVIII и XIX веков, — были бессильны против таких фундаментальных и смелых утверждений, как: пространство везде евклидово, время везде единообразно; космические часы отбивают секунду для всей Вселенной, большой угольник отмеряет прямой угол в масштабе звезд, будучи геометрически подобен бесконечно малому угольнику, благодаря которому мы можем измерить угол падения светового луча на поверхность молекулы: своего рода измерительный пантеизм втайне защищал от скептического головокружения метафизический агностицизм физиков [который еще не был свойствен Ньютону, но к которому несомненно склонялся Вольтер]. Primum movens[71] Аристотеля плохо пережил реформу динамики; его место занял primum metiens[72]». В силу психологической аналогии пространство, отмеренное угольником, и единообразное время требуют, чтобы за пределами засвидетельствованной истории человечества оставалось пустое время, время, не имеющее права на существование. Не стоит переоценивать возможности второй трети XVIII века. Главная заслуга этого времени в том, что он сумел сохранить здравый рассудок, а значит, сумел остановиться и выдержать паузу. Подлинная победа трансформизма, практический триумф дарвинизма, пришелся на эпоху квантовой физики. Одновременно XVIII век изобрел креационизм, который был в его духе, в то время как отдельные инакомыслящие, от Бюффона до Мопертюи, идя по пути, который привел к Ламарку, сводили воедино различные элементы революционного переворота, который в конце XIX века привел к уравнению времени с пространством в иерархии познания.

Для биологии понятие пространства было фундаментальным завоеванием. Карл Линней (1707–1778) принадлежал к ученой части Швеции. Сын пастора, он учился в Лунде и Упсале, совершил путешествие вокруг Балтийского моря. Линней принадлежал к латиноговорящей части Европы, и мы и поныне опираемся на его систематику растений. На той стадии главную роль играла острота взгляда. Его метод, «основанный на положении органов размножения… и часто именуемый половой системой, [в действительности основывается] на количестве тычинок, их сращениях, а также на половой принадлежности цветков» (Адриен Дави де Вирвиль). Благодаря гипотезам Линнея систематика двинулась вперед семимильными шагами.

Именно на этот необходимый этап интеллектуального развития натолкнулись еретики от естественного историзма. В предыстории трансформизма Гюйено выделяет Де Майе, который опубликовал в 1749 году в Базеле прелюбопытную работу, полную самых плодотворных идей, выдвинутых без всякого доказательства, и самых безумных концепций, озаглавленную в худших традициях просветительской дидактики: «Теллиамед, или Беседы индийского философа с французским миссионером об обмелении моря, образовании Земли, происхождении человека и т. д.». В соответствии с философскими традициями Востока, мудрость приходит издалека. Вся суша появилась из моря, доказательством чему — окаменелости, которые находят даже на вершинах гор.

Бюффон (1707–1788) был человеком серьезным. Лейбниц превращал Землю и планеты во что-то вроде древних жидких солнц. Декарт интуитивно рассматривал метеоры как свидетельство отделения Земли от Солнца. Бюффон более определенно полагал, что «все планеты были частью единого светила, и Солнце — это его центральная часть. Пока Земля остывала при движении, возникло центральное ядро, и поныне очень горячее, образованное из стекловидной материи, и затвердевшая кора»: несомненно, это зародыш той самой теории, которая достигла наивысшего расцвета в начале XX века у Зюсса. Набросок этапов развития жизни, только на материале ныне существующих животных, появление человека на последнем этапе — все это было намечено в «Истории Земли» (с 1744) и получило свое завершение в труде «Об эпохах природы» (1778). Итак, в истории природы мы на пороге того, что Серж Московичи изящно назвал «горячей и холодной вселенной».