Цивилизация Просвещения

Если мы удаляемся от небесной механики — основной области математизации, доля описательности растет. До оптики добрались уже давно. Декарт сделал ее придатком геометрии. В XVIII веке она оказалась в центре дискуссии за и против Ньютона. Континент колеблется. Вольтер бросил на чашу весов весь свой литературный талант. В 1738 году в Лондоне выходят «Основы философии Ньютона». Сложная проблема: подвергается ли световой луч всемирному тяготению? Действительно, Ньютон и Вольтер задаются вопросом о природе света. Вольтер, как и Ньютон, думал, что скорость света зависит от плотности среды. Все спорят, проверяют, входят в раж; в дело вмешиваются любители — Марат, Друг народа, и Гёте, в то время как Эйлер продолжает отстаивать колебательную теорию. Геометрическая оптика исчерпала свой потенциал. Изучение света приводит к вопросу о строении материи. Возникают акустика, в век музыки, и теплофизика, в век Реомюра (1683–1757), первых термометров и промышленной потребности в источниках энергии.

На грани курьезного и таинственного — загадочное электричество. Магнетизм и электричество способствовали переходу от порядочного человека к «виртуозу». Будучи главным предметом салонной физики, они повлияли на формирование общественного мнения, стали катализаторами научной евангелизации общества. Наконец, и это самое важное, они передали все свои права наблюдению. Восемнадцатый век опирался на несколько куцых замечаний Гука, Пикара, Хоксби и Герике. В начале века англичанин Стивен Грей (1666?—1736) и особенно француз Шарль-Франсуа Дюфе (1698–1739) установили факты, поддающиеся строгой проверке: Грей — в области проводимости, Дюфе — в области электризации на расстоянии и (важнейшее открытие) двух родов электрического взаимодействия. Отсюда было недалеко до понятий заряда и поля. Дюфе умер слишком молодым, но у него были ученики: аббат Нолле, неутомимый проповедник евангелия от электричества в салонах и кабинетах Франции и всей Европы. Для увеселения толпы и экспериментов ученых середина века усовершенствовала свои электрические машины и бросила в бой знаменитую лейденскую банку. Систематизация этих достижений выпала на долю диссидента с самой дальней «границы», уроженца Пенсильвании Бенджамина Франклина: сохранение элекстричества, положительное и отрицательное электричество, и, конечно, не будем забывать о внедрении громоотвода. В конце века в изучении электричества благодаря Пристли и Кулону намечается поворот.

Лавуазье (1743–1794, умер на гильотине) вырвал химию, то есть познание внутреннего строения материи, из средневековья, в котором она прозябала. На протяжении столетия путь ей преграждала остроумная гипотеза о флогистоне; химии пришлось выдержать долгую борьбу за освобождение от алхимических представлений; ей недоставало количественной точки отсчета и надежного измерительного инструмента — усовершенствованных весов. Лавуазье, которому помогала замечательная супруга, принадлежит заслуга в установлении исходной точки расчетов благодаря кислородному циклу.

У XVII века была страсть к небу, и небо вознаградило его: небесная механика стала идеальным исходным пунктом математизации. У XVIII века была страсть к земле и к жизни. Эта перемена во взглядах проистекает из самой природы вещей. Успех количественных методов распространялся все шире. Постоянные завоевания в области знания начались сразу после завоевания первого бастиона. Этот сдвиг связан также со спадом эсхатологических настроений. Взгляд под землю и на устройство жизни обнажил проблемы сходства, которые философы XVIII века с радостью привнесли в полемику против христианства. Вспомним дискуссию о размножении, критические стрелы против преформации и наивного конкордизма набожного и склонного к мистике Сваммердама. На первый план выходят два обстоятельства: ископаемые останки и первые шаги трансформизма.