Цивилизация Просвещения

А разве в лериод 1670—1680-х годов не была предугадана клетка? «Все микроскописты XVII века видели и изображали снаиболее хорошо различимые> растительные клетки или по крайней мере клеточные мембраны» (Гюйено). Впервые об этом упомянул в 1667 году Роберт Гук (1635–1703). Рассматривая в микроскоп пластинку пробковой коры, он «как ему показалось, заметил поры». Заинтригованный Гук изготовил более тонкий образец из того же материала: «Я могу, — сказал он, — засвидетельствовать, что он был дырчатый и пористый, как медовое пирожное…» «Он насчитал шестьдесят таких клеток [было употреблено именно это слово!], расположенных встык на одной восемнадцатой дюйма, что соответствует миллиону с лишним (1 666 400) на одном квадратном дюйме — число просто невероятное» (Гюйено). На этом Гук не остановился: в последующие месяцы и годы он систематически продолжал охоту, обнаруживая везде в растительном мире ту же самую клеточную структуру, выявленную для пробковой коры. Да, и в биологии период около 1680 года стал поистине благословенным временем.

С этого момента научное знание движется вперед в темпе, поддерживавшемся и в XVIII веке. Оно вооружено усовершенствованным математическим аппаратом, оно усвоило истинные размеры Солнечной системы; оно отчасти признало инь одним из источников жизни наряду с ян, оно, само того толком не поняв, установило клеточную структуру растений.

Чуду 80-х годов, случившемуся меньше чем через полвека после своего рода нового греческого чуда 1630— 1640-х, больше не суждено было повториться. Образ мыслей более не менялся по-настоящему до 1825–1840 годов, а где-то — до 1880—1910-х, а то и до 1940-х. Для его усвоения потребовалось более века. 1680 год — следствие шока 1630-го. В истории мысли 1630 и 1680 годы представляют собой двойную «Конкисту» огромного масштаба. Долгий научный XVIII век — 1680–1825 — инвентаризует, осваивает территорию, без конца использует и организует, кичится баснословным расширением пространства мысли, мысли, сделавшейся сварливой и беспрепятственно и безгранично выплескивающей свое раздражение. Восемнадцатый век позволяет множителю работать. Но не будем упрощать.

В действительности образ века, обеспечивающего легкий рост мыслей (я с удовольствием сказал бы «века без тормозов»), основывается главным образом на 1700—1750-х годах. Упрощенческий догматизм «Энциклопедии», ее неуклюжий рационализм, пригодный для объединения толп неофитов письменной культуры, объясняется в том числе и ее местом в хронологии познания. «Энциклопедия» стоит на границе времени «без тормозов», одинаково далеко и от чудесного всплеска, и от тревоги великих эпох… Местами начиная с 1760-х годов, местами — с 1780-х накапливаются трудности. Делать выводы, следовать в русле, выверять становится уже недостаточным. Даже сами сенсорные усилители вызывают разочарование. Чтобы лучше понять жизнь, нужно было пойти дальше, в десять раз, в двадцать раз, в тысячу раз дальше разрешающей способности микроскопов; чтобы толком выбраться из Солнечной системы, недостаточно было рефракторов и телескопов Шорта, да и сам математический аппарат замкнулся в некоем формальном совершенстве, ожидая прихода еретиков XIX столетия.

Это тоже делает мысль конца XVIII века более увлекательной; по крайней мере на самом верху наконец-то явилось то беспокойство, которое в какой-то момент покинуло век Вольтера и мадам дю Шатле. Конечно, беспокойство подлинных интеллектуальных вопросов рискует не затронуть широкоформатную историю. Франсуа Фюре справедливо констатирует на уровне массовой литературы в эпоху изданий Панкука воспроизводство банальностей, вульгарный энциклопедизм. И здесь нам никуда не деться от Вольтера. Любой структурный разрез функционирования языка той эпохи должен быть геологическим. Верхний слой, открывающийся в районе 1730 года, слой агрессивного восхваления нового знания, к 1780-му уже, возможно, прикрывает тоненькая пленка, но разрез выявляет его проникновение в глубину. В 1780 году вольтеровским духом было заражено больше людей, чем в 1730-м. Это необходимо отметить, но наше исследование на данный момент касается верхнего слоя. И вот мы видим, как на верхнем уровне мысли, на переднем крае исследований с 1760 по 1780 год мало-помалу формируются первые вопросы, первые компоненты критической массы, которая приведет к научным взрывам XIX столетия, 1825–1840… 1880–1910… а потом и 1940…

«Великий век, под которым я подразумеваю XVIII…» Таким образом, Мишле хотел подчеркнуть свое предпочтение века изобретающего перед эпохой иллюстрирующей. Перспективу необходимо перевернуть. XVII и XIX изобретают, XVIII иллюстрирует, накапливает и подготавливает. Середина века — плоская равнина, вершины располагаются в начале и конце.