Цивилизация в переходное время

834 Это впечатление обманчиво, потому что действительность предлагает нам столько же, если не больше примеров того, как подсознательная реакция разительно противоречит моральному кодексу. Однажды ко мне обратилась очень достойная дама, выделявшаяся не только своим безукоризненным поведением, но и чрезвычайно «духовным» отношением к жизни. Ее тревожили «отвратительные» сны, которые в изложении и вправду заслуживали подобной характеристики. В череде крайне неприятных сновидений ей представали пьяные проститутки, венерические болезни и многое прочее. Она ужасалась этим непристойностям и не могла понять, почему ее преследуют эти «порождения бездны», ведь она всегда стремилась к духовным высотам. Что ж, с тем же основанием она могла бы вопрошать, почему святые подвергаются самым грязным искушениям. Здесь моральный кодекс играет противоположную роль (если вообще участвует в происходящем). Далекое от моральных увещеваний, бессознательное с удовольствием насылает на индивидуума мыслимые и немыслимые безнравственности, как если бы его привлекало исключительно то, что морально отталкивает. Переживания такого рода столь обычны и регулярны, что даже апостол Павел заключал: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»[526].

835 С учетом того, что сны нередко вводят в заблуждение, будто бы утешая, вызывает сомнение польза оценки суждения совести как таковой – иными словами, трудно понять, нужно ли приписывать бессознательному функцию, которая нам самим кажется моральной. Очевидно, что мы можем трактовать сновидения с нравственной точки зрения, не предполагая за ними никакой связи посредством бессознательного с той или иной нравственной склонностью. Похоже, бессознательное выносит моральные суждения с той же объективностью, с какой порождает безнравственные фантазии. Этот парадокс, или внутренняя противоречивость совести, давно известен исследователям: кроме «правильной» совести, имеется «неправильная», которая преувеличивает, искажает, превращает зло в добро, а добро во зло, подобно нашим собственным угрызениям совести, причем делает это с той же навязчивостью и с теми же эмоциональными последствиями, что и «правильная» совесть. Если бы не этот парадокс, совесть не составляла бы проблемы; мы могли бы полностью полагаться на суждения совести в вопросах морали. Но при наличии немалой, вполне обоснованной неуверенности в отношении совести требуется необыкновенное мужество или (что то же самое) непоколебимая вера, дабы слепо повиноваться велениям своего «сердца». Как правило, им подчиняются лишь до определенного предела, который предопределен соответствующим моральным кодексом. А далее вспыхивают внушающие страх конфликты долга. Обычно на них отвечают в соответствии с предписаниями морального кодекса, но лишь в очень немногих случаях эти конфликты действительно улаживаются посредством индивидуальных суждений. Едва моральный кодекс перестает служить опорой, совесть легко поддается приступам слабости.

836 В повседневности и вправду непросто отличить совесть от традиционных моральных предписаний. По этой причине часто думают, что совесть есть не что иное, как суггестивное следствие этих предписаний, что ее бы не было, не изобрети человек моральные законы. Но явление, которое мы называем «совестью», встречается на всех этапах развития человеческой культуры. Если эскимоса смущает снятие шкуры с животного железным ножом вместо традиционного кремневого, если ему претит мысль о том, чтобы бросить на произвол судьбы друга, которому он должен помочь, в обоих случаях он поддается внутренним упрекам, «угрызениям совести», и в обоих случаях отклонение от привычки или общепринятого правила несет с собою нечто вроде потрясения. У первобытной психики все необычное или непривычное вызывает эмоциональную реакцию; чем более оно идет вразрез с «représentations collectives»[527], которые почти всегда управляют предписанными способами поведения, тем яростнее оказывается реакция. Особенность первобытного разума состоит в том, что он наделяет все вокруг мифическими качествами ради объяснения явлений природы. Потому буквально все, что нам кажется чистой случайностью, воспринимается как преднамеренное и рассматривается как магическое воздействие. Эти объяснения ни в коем случае не «сознательны»; они суть спонтанные продукты фантазии, которые появляются без предварительного обдумывания, естественным и совершенно непроизвольным образом: это бессознательные, архетипические реакции, свойственные человеческой психике. Нет ничего более ошибочного, чем считать миф «придуманным». Он возникает сам по себе, что можно наблюдать во всех подлинных продуктах фантазии, в особенности в сновидениях. Гюбрис (hybris)[528] сознания состоит в том, чтобы притворяться, будто все проистекает из его первичности, несмотря на то обстоятельство, что само сознание явно порождается более древней бессознательной психикой. Единство и непрерывность сознания – настолько поздние приобретения, что мы вправе опасаться их внезапной утраты.