Цивилизация в переходное время

844 Едва ли существует какой-либо другой психический феномен, который отражал бы полярность психики более ясно, нежели это делает совесть. Несомненный динамизм совести можно объяснить, если мы хотим добиться понимания, только энергетически, то есть как потенциал, основанный на взаимодействии противоположностей. Совесть доводит эти вездесущие и необходимые противоположности до сознательного восприятия. Было бы изрядной ошибкой думать, что индивидуум способен однажды избавиться от этой полярности: нет, она является существенным элементом нашей психической структуры. Даже если моральную реакцию удалось бы устранить с помощью обучения, противоположности отыщут иной способ выражения, отличный от нравственного, и продолжат существовать. Но если представление о совести как vox Dei верно, то мы логически встаем перед метафизической дилеммой: либо налицо дуализм и всемогущество Божие разделяется на две части, либо противоположности содержатся в монотеистическом образе Бога, как, например, в ветхозаветном образе Яхве, который показывает, что морально противоречивые противоположности уживаются бок о бок. Эта фигура соответствует единому образу психики с динамической опорой на противоположности, подобно возничему у Платона с белой и вороной лошадьми в колеснице[533]. Либо придется воскликнуть за Фаустом: «Ах, две души живут в больной груди моей»[534]; с этакой участью не справится ни один «возничий», на что ясно указывает судьба самого Фауста.

845 Психолог может критиковать метафизику как человеческое суждение, но сам он не в состоянии выносить подобные суждения. Он может лишь установить, что эти суждения выражают некое мнение, но будет понимать, что ни сами суждения, ни мнение нельзя априорно считать правильными и объективно значимыми (при этом он должен соглашаться с правомерностью субъективных суждений как таковых). Суждения такого рода суть психические проявления, свойственные нашей человеческой природе; без них невозможна психическая целостность, пусть им присуща не более чем субъективная достоверность. Таким образом, гипотеза vox Dei является очередным субъективным суждением, цель которого состоит в обозначении нуминозного характера моральной реакции. Совесть – проявление маны, «чрезвычайного могущества», или качества, которое выступает особым признаком архетипических представлений. Поскольку моральная реакция лишь внешне тождественна суггестивному действию морального кодекса, она попадает в сферу коллективного бессознательного, воплощает собой архетипическую модель поведения, проникшую в животную психику. Опыт показывает, что архетип как природное явление имеет нравственно амбивалентный характер – точнее, что он не обладает нравственным качеством сам по себе, что он аморален, как яхвистический образ Бога, но приобретает нравственные качества через акт познания. Потому-то Яхве бывает справедливым и несправедливым, добрым и жестоким, правдивым и лживым – и то же самое верно в отношении архетипа. Вот почему парадоксальна первобытная форма совести: сжигание еретика, с одной стороны, есть деяние благочестивое и похвальное, как саркастически признавал сам Ян Гус[535], заметивший с костра старуху, что ковыляла к нему с вязанкой хвороста, и воскликнувший: «O sancta simplicitas[536]!», – а с другой стороны, это зверское проявление безжалостной и дикой жажды мести.

846 Обе формы совести, правильная и ложная, проистекают из одного и того же источника и поэтому обладают приблизительно одинаковой силой убеждения. Это очевидно и в символическом обозначении Христа как Люцифера («несущего свет»), льва, ворона (или nyсtiсorax, ночной цапли), змея, Сына Божьего и т. д.; все перечисленные качества Он делит с сатаной. Вспомним еще следующее: благой Бог-Отец христианства настолько мстителен, что требуется кровавое жертвоприношение Сына, чтобы примирить Его с человечеством; а summum bonum свойственно искушать низших и беспомощных существ, то есть людей, только для того, чтобы обрекать их на вечное проклятие, если они недостаточно проницательны и не замечают божественной ловушки. При столкновении с этими невыносимыми парадоксами, оскорбляющими наши религиозные чувства, хочется свести понятие vox Dei к гипотезе архетипа, ибо та, по крайней мере, понятна и доступна для исследования. Архетип – это модель поведения, существующая испокон века, морально безразличная, как биологическое явление, но обладающая мощным динамизмом, посредством которого она может оказывать сильное влияние на человеческое поведение.