Цивилизация в переходное время

853 По этой причине я не мог ограничиться сугубо психологической природой совести, мне пришлось рассмотреть и богословскую ее сторону. С этой точки зрения нельзя предполагать, будто акт совести по самой своей сути может быть исчерпывающе изучен при посредстве рациональной психологии. Мы должны, скорее, отдать предпочтение утверждению, которое делает сама совесть, – что это глас Божий. Такое мнение – не выдумка интеллекта, это первичное утверждение самого феномена: нуминозный императив, которому с древних времен следовали охотнее, чем человеческому интеллекту. Даймон Сократа не был эмпирической личностью Сократа. Совесть как таковая, если трактовать ее объективно, без рационалистических допущений, ведет себя как Бог в том, что касается требований и авторитета, и утверждает, что она есть голос Бога. Это утверждение не может ускользнуть от внимания объективной психологии, которая должна охватывать как рациональное, так и иррациональное. Это утверждение нельзя сводить к вопросу об истине, ибо он в любом случае неразрешим, а по гносеологическим причинам давно устарел. Человеческое знание должно довольствоваться построением «допустимых» моделей, и будет самонадеянно до нелепости требовать большего. Знание не равнозначно вере, а вера не равнозначна знанию. Речь идет о том, о чем можно и нужно спорить, о знании, а не о бесспорной вере, которая с самого начала исключает критическое обсуждение. Часто повторяемый парадокс «знание через веру» тщетно пытается преодолеть пропасть, разделяющую эти понятия.

854 Поэтому, когда психолог объясняет подлинную совесть как столкновение сознания с нуминозным архетипом, он может быть прав. Но придется тут же добавить, что сам по себе архетип, его психоидная сущность, непостижим, что он обладает трансцендентностью, которую разделяет с неизвестной субстанцией психики как таковой. Мифическое утверждение совести о том, что она есть глас Божий, составляет неотъемлемую часть ее природы, основу ее нумена. Это такой же феномен, как и сама совесть.

855 В заключение я хотел бы сказать, что совесть есть психическая реакция, которую можно назвать нравственной, потому что она возникает всегда, когда сознательный ум сходит с пути обычая и нравов или вдруг вспоминает об этом пути. Следовательно, в огромном большинстве случаев совесть означает прежде всего реакцию на действительное или мнимое отклонение от морального кодекса; по большей части она тождественна первобытному страху перед чем-либо необычным, непривычным и потому «безнравственным». Поскольку подобное поведение инстинктивно и в лучшем случае лишь частично рефлексируется, оно может быть «моральным», но не вправе притязать на этичность. Этого права оно удостаивается лишь при рефлексии, когда подвергается сознательному изучению и осмыслению. Это происходит, когда возникает основополагающее сомнение между двумя возможными способами нравственного поведения, то есть в конфликте долга. Такой конфликт можно «разрешить» только путем подавления одной нравственной реакции, над которой до сих пор не задумывались, в пользу другой. В этом случае моральный кодекс будет бесполезен, и судящий разум окажется в положении буриданова осла между двумя охапками сена. Лишь творческая сила этоса, выражающая цельного человека, может вынести окончательный приговор. Как и все творческие способности человека, этос эмпирически обусловливается двумя факторами – рациональным сознанием и иррациональным бессознательным. Перед нами частный случай того, что я назвал трансцендентной функцией, которая отражает практическое взаимодействие сознательных и бессознательных содержаний – или, говоря богословским языком, разума и благодати.