Цивилизация в переходное время

837 Точно так же наши нравственные реакции воплощают в себе первоначальные отклики психики, тогда как нравственные законы суть поздняя черта нравственного поведения, запечатленная в предписаниях. Вследствие этого они как будто оказываются тождественными моральной реакции, то есть совести. Это заблуждение становится очевидным в тот миг, когда конфликт долга проясняет различие между совестью и моральным кодексом. Тогда решается, что, собственно, сильнее – традиция и общепринятая мораль или совесть. Должен ли я сказать правду и тем самым навлечь неприятности на другого человека – или я должен солгать, чтобы спасти человеческую жизнь? В этом случае, если мы проявим твердость и будем придерживаться заповеди не лгать, нельзя будет сказать, что мы прислушались к своей совести. Это будет просто соблюдение моральных норм. Но если мы все же внемлем голосу совести, мы останемся наедине с собой и будем слышать субъективный голос, не ведая его побуждений. И здесь уже нельзя гарантировать, что мотивы будут исключительно благородными. Некоторые из нас слишком хорошо знают себя, чтобы делать вид, будто на сто процентов хороши и не являются эгоистами до мозга костей. За всеми поступками, которые мнятся нам наилучшими, всегда стоит дьявол, который по-отечески похлопывает нас по плечу и шепчет: «Молодец!»

838 Где же берет основание истинная, подлинная совесть, которая стоит выше морального кодекса и отказывается подчиняться его велениям? Что позволяет нам думать, будто это не ложная совесть, не самообман?

839 Апостол Иоанн говорит: «Испытывайте духов, от Бога ли они»[529]; это увещевание следует, пожалуй, применять к себе постоянно. С давних времен совесть понималась многими людьми не столько как психическая функция, сколько как божественное вмешательство; более того, ее угрызения считались vox Dei, гласом Божьим. Это отношение показывает, сколь ценным и значимым признавалось и до сих пор признается явление совести. Психолог не может пренебречь такой оценкой, ибо она отражает вполне достоверное мнение, которое необходимо учитывать, если мы хотим рассмотреть понятие совести с психологической точки зрения. Вопрос об «истине», который обычно ставится здесь совершенно необъективно (доказано ли, что посредством совести с нами говорит сам Бог?), не имеет ничего общего с психологической проблемой. Vox Dei есть утверждение и суждение – наряду с утверждением, что совесть как таковая вообще существует. Все психологические факты, которые не могут быть проверены с помощью научного аппарата и точных методов измерения, являются произвольными суждениями, а потому выражают психическую реальность. Именно психологическая истина гласит, что существует мнение, будто голос совести – это глас Божий.

840 Поскольку совесть сама по себе, как мы выяснили, не просто не совпадает с нравственным кодексом, а предшествует ему, превосходит его содержание и, как было сказано, может быть «ложной», то восприятие совести как гласа Божия вызывает множество деликатных вопросов. На практике очень трудно установить, где именно кончается «правильная» совесть и начинается «неправильная», а также определить критерий, отделяющий одну от другой. Предположительно, таким критерием вновь выступает все тот же моральный кодекс, который ставит себе задачей точно установить, что такое добро и что такое зло. Но если голос совести есть глас Божий, то этот голос должен обладать несопоставимо более высоким авторитетом в сравнении с традиционной моралью. Поэтому любой, кто наделяет совесть подобным статусом, должен, к добру или к худу, полагаться на божественное наставление и следовать именно совести, отвергая общепринятую мораль. Будь верующий человек несокрушимо убежден в истинности определения Бога как summum bonum, для него не составляло бы труда повиноваться своему внутреннему голосу, ибо он с полным основанием считал бы, что никогда не собьется с пути. Но поскольку молитвой «Отче наш» мы до сих пор молим Господа не вводить нас в искушение, сама убежденность верующего ставится под сомнение, если во мраке конфликтов долга он намерен повиноваться голосу совести, пренебрегая «миром» и действуя, вполне возможно, вопреки заповедям нравственного кодекса – ведь «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам»[530].