Цивилизационные паттерны и исторические процессы

В политической сфере коммунистические режимы преследовали некоторые важнейшие цели современного государственного строительства, стремились к организационному и технологическому усилению государственной власти. В большинстве случаев они преуспевали в этом либо брали власть в государствах, которые ранее обладали значительно меньшими возможностями контроля и мобилизации. Но соперничавшие центры коммунистического мира – Советский Союз и Китай – подчинили свои модернизационные стратегии воссозданию имперских структур, которые рухнули под напором конкуренции с более развитыми западными державами. Имперская модернизация породила экономические, политические и культурные паттерны, препятствовавшие реформам, но в то же время поощрявшие чрезмерные и саморазрушительные амбиции (советская версия этого сценария дошла до своего завершения, тогда как китайская все еще претерпевает нескончаемые изменения). Распространение этой модели за пределы имперских границ привело к более или менее явным модификациям, которые сводятся к двум основным типам. С одной стороны, механизмы и институты, послужившие воссозданию империи на новой основе, использовались в меньших масштабах для поддержания контроля на зависимой периферии (Советский Союз создал такую внешнюю империю в Восточной Европе, но не смог достичь такого же господства над азиатским коммунизмом, а затем истощил себя в конкуренции за гегемонию над Третьим миром; попытки Китая соответствовать этому аспекту советской стратегии были беспорядочными и неудачными). С другой стороны, советская модель была в некоторых случаях адаптирована к автономной стратегии государств, которые избежали советской гегемонии. Довольно неопределенный термин «национальный коммунизм» можно использовать для описания этого варианта, но в ретроспективе кажется очевидным, что опора на модели имперского происхождения являлась иррациональной: она служила оправданию чрезмерных амбиций и искаженных представлений о власти. Наглядными примерами служат здесь Албания, Румыния и Северная Корея167.

Наконец, модернизация системы образования часто рассматривалась как одно из подлинных достижений коммунистических режимов. Но не менее известна и обратная сторона этих достижений. Образовательные и научные учреждения в целом были подчинены требованиям идеологии, которая претендовала на научность мировоззрения, но критиками характеризовалась как светская религия. Ее претензии на руководство естественными науками ограничивались в области теории и еще сильнее в области практики, но ее влияние было все же весьма ощутимым. В сфере же гуманитарных наук идеологические рамки имели гораздо большее значение: целые научные дисциплины подверглись делегитимации, насаждались одобряемые властями теории и запрещались подрывные направления исследований. В более общем и практическом смысле воздействие всеобъемлющей и обязательной идеологии (пусть даже она не проникла в общество столь же глубоко, сколь исторические религии) ограничивало роль рефлексивности в общественной жизни; способность противостоять проблемам и последствиям модернизационных процессов была подорвана априорными ограничениями.

От Маркса до большевизма и далее

Неоднозначные результаты коммунистической модернизации поднимают вопрос о лежащих в ее основе целях и подходах: можно ли указанные несоответствия и препятствия объяснить особенностями коммунистического проекта модерности? Те, кто указывает на такую связь, должны учитывать следующее. Данный проект может восходить к основным принципам социалистической (конкретнее, марксистской) традиции или к ее маргинальной большевистской версии. Во втором случае существенное значение имеет связь с российской традицией, но остается дискуссионным вопрос о том, являлись ли российские предпосылки проекта более важными, чем исторический, цивилизационный и геополитический контексты, к которым приходилось адаптироваться революционным наследникам Российской империи.